Сумерки застали нас около воды. Элтон Джон пел один из своих знаменитых хитов. Под звуки его «Голубых глаз» поедая слишком сладкий ананас, я слушал, как Энджи разговаривала по телефону. Она попросила меня взять наушник белого телефонного аппарата, стоявшего на столике рядом с моим шезлонгом, и представила меня на расстоянии. Я заочно познакомился с Сином Сэндерсом, который поздравил меня с женитьбой и заверил в преданной дружбе, которую он, естественно, испытывал к мужу своей девочки. Энджи позвонила поочередно всем своим подругам, чтобы объявить им эту великую новость. Кэти взвизгнула и назвала меня скрытным человеком. Я попробовал отшутиться, сказав, что попал в любовные сети, полюбил внезапно.
— Ну, конечно! Энджи понравилась мне с самой первой нашей встречи.
— Все равно, — сказала Кэти, — Вы умеете правильно выбирать объект страсти! Но как вам удалось все это так быстро провернуть? Вы встречались тайно?
Я наплел красивые объяснения, Энджи издалека послала мне воздушный поцелуй. Я осмотрел территорию вокруг бассейна: пустые шезлонги, до удивления чистая вода, ни одного дохлого комара, ни единого листика в бассейне. А рядом со мной была эта блондинка, которая вдруг показалась мне крепкой телом, веселой, с развевавшимися на ветру волосами, игравшая плечами и рассказывавшая всем кому не лень о нашей будущей жизни.
После ужина при свечах мы стояли в салоне с бокалами коньяка и разглядывали картины, эту благородную мазню бесталанных художников. Я старался определить, какой тип мужчины ей нравится. Я ничего о ней не знал. Любила ли она до своего несчастья секс? Придется ли мне, когда она этого пожелает, доводить ее до оргазма? А если я физически не смогу этого сделать, будет ли она на меня сердиться? Я поцеловал ее в лоб: у меня была такая спортивная внешность, я был такой накачанный, такой уверенный в себе, что мог позволить себе такую братскую манеру поведения. Но при этом я сказал ей, что, согласно нашей договоренности, только она может назначить место и дату нашего первого любовного свидания.
Энджи ответила мне светским тоном:
— Да, дорогой. Не забывайте, что однажды мы можем полюбить друг друга.
Я захотел оставить последнее слово за собой:
— Я подчиняюсь установленным правилам, но продолжаю утверждать, что вы невыносимо желанны.
— Надеюсь на это, — ответила она — Было бы намного хуже, если бы вы связались с дурнушкой, не так ли?
Я не понимал юмор калифорнийского высшего света. Обычно я знал, когда улыбаться, но она постоянно сбивала меня с толку. Она выдумала эту историю любви наоборот, которая была столь необычной, сколь и неудобной. Как я смогу определить границу между веселыми словами и пошлостями?
В первый вечер я ушел в свою комнату и достал из чемодана триллер, купленный в парижском аэропорту Руасси. В самолете я прервался на восклицании героини, чья одежда была забрызгана кровью: «Что я сделала? Господи, что же я сделала?» Лежавший у ее ног парень уже не мог ответить. Я снова начал читать. Постель была шикарной, белье пахло солнцем. Примерно через час открылась дверь, и на пороге появилась Энджи.
— Я ничего вам не обещаю. Мне просто хотелось бы попробовать. Если я вас оттолкну, не сердитесь. Я пришла, чтобы успокоиться рядом с вами.
На ней была надета легкая ночная рубашка на двух тоненьких бретельках. Она казалась более худой и хрупкой, чем у бассейна. Застигнутый врасплох, удивленный, польщенный, я протянул ей руку:
— Добро пожаловать…
Она прижалась ко мне, как умная и благочестивая старшая сестра. Я боялся заснуть. Спустя некоторое время, показавшееся мне бесконечно долгим, она протянула руку к ночному столику и выключила свет. Я снял с себя пижаму, а она — ночную рубашку. Энджи отдавалась легко, но без страсти.
— Вы будете нежным? — спросила она меня голосом маленькой девочки.
— Я вовсе не дикий самец, который накидывается на свою жертву и кусает ее… — Но что она имела ввиду под словом «нежный»?
Я чувствовал запах духов, концентрата морской соли для ванн, полный набор рекламы гигиены современной женщина. Я овладел ею, полностью забыв о своем страхе. Если я смогу удовлетворить ее физически, у меня не будет больше проблем. Мы занимались любовью в напряженной тишине. Мое мужское достоинство затвердело при мысли о том, что за нами наблюдали похотливые старцы. Я овладевал ею на огромном столе, заваленном папками с бумагами, а в это время на крышу небоскреба готовился сесть вертолет. Благодаря этому образу я легко выдерживал ритм движений. Когда я скользнул вниз и приблизил голову к ее клитору, она оттолкнула меня.
— Нет, никогда. Я ненавижу это.
Значит, этого не надо больше делать. Позднее, лежа рядом с ней на спине, я спросил, не разочарована ли она.
— Вовсе нет, — сказала она — Я знаю, что полное удовлетворение достигается тренировками. А мы находимся только на первом этапе испытаний. Наши тела познакомились друг с другом. Спокойной ночи, Эрик.
Я удивился, что она осталась рядом. Когда я взял свою пижаму и книгу, она уже спала. «Что я наделала?» — спрашивала себя героиня. Она позвала на помощь, сбежались соседи. «Надо сообщить в полицию», — сказал кто-то. А мне надо было позвонить дяде Жану. Завтра. Рядом со мной спала какая-то шелковая масса, уткнувшись лицом в подушку и положив нежные руки поверх одеяла. Эта незнакомка была моей женой.
За тридцать шесть проведенных на ранчо часов мне пришлось покрутиться. Небывалая роскошь этого места вынудила меня придумать сказку о своем золотом детстве. Мой отец, глава семейного предприятия, очень дорожил своей усадьбой, которую, увы, пришлось продать после его смерти.
— Дорогой, вы, вероятно, очень страдали, потеряв обрамление вашего детства. Несомненно, можно будет съездить туда, — сказала Энджи. — Когда люди хотят снова увидеть памятные им места, законные владельцы часто проявляют отзывчивость.
— А вы откуда это знаете?
— У меня есть некоторый опыт…
О чем она говорила?
— А почему бы и нет? — сказал я. — Съездим!
Отсюда Франция казалась такой далекой, и было легко строить там мои воображаемые замки, столь необходимые для сохранения моего самолюбия. Чрезвычайное богатство Энджи пробуждало мою внутреннюю гордость. Она была увлечена моими рассказами, каждая деталь из прошлого убеждала ее в правильности того, что она вышла за меня замуж. Меня снедало нетерпение, я хотел быть уверенным, что все документы, необходимые для получения права на проживание в США, были уже поданы.
Она повторила:
— Детство определяет все, счастливые дети становятся счастливыми родителями. Мои родители, так рано меня покинувшие, обожали меня. Их любовь позволила мне пережить многие потрясения.
Я едва переваривал ее признания. Я был словно удав, страдавший от изжоги.
— А это наше затянувшееся пребывание здесь, оно так необходимо, Энджи? Я хочу сказать, стоит ли нам оставаться здесь так долго?
— Еще несколько дней, чтобы получше узнать друг друга…
Я продолжал настойчиво обнимать ее, целовать, покрывать ласками. Это было крайне утомительно. Мне приходилось выдумывать свое прошлое и демонстрировать зарождение любви. Это была чудовищно трудная работа.
Приемы пищи длились очень долго, она слушала меня ненасытно, я придумал большое количество подробностей из моей прошлой жизни. Я все больше и больше погрязал во лжи. Я нарисовал портрет матери, этой жертвы истории, этой высокообразованной европейки, которой пришлось всю жизнь нести на своих плечах воображаемый груз наследия. Она страдала при мысли о холокосте, хотя Богу было известно, что она не имела к этому никакого отношения… Девушка, в глазах которой стояли картины ужаса разрушенных бомбардировками городов… Страстный интерес Энджи возбуждал меня, еще немного, и я рассказал бы о погибшей тетке, которая неудачно выбрала время поездки в Хиросиму. Но я воздержался, поскольку у Энджи были связи с Японией.
— А от чего умерла ваша мама? — спросила Энджи со слезами на глазах.