— С Энджи мы решим этот вопрос, я помогу тебе…
Энни поняла, что лучше всего было оставить меня в покое. Она умиротворяла меня, она стала подружкой, дополнением меня. Несколько часов мы потратили на изучение абстрактного мира этой глиняной крепости. Нас охватывало восхищение. Каждое утро мы наблюдали за рождением дня, вместе ждали восхода солнца, которому предшествовало появление розовых облаков. А в конце дня любовались его заходом за горизонт.
Генератор электричества в доме сломался. Когда наступала ночь, Ахмед зажигал керосиновые светильники. Мы переходили из кругов света в тень, сумрак волновал нас. Мы были всего лишь человеческими существами в распоряжении некой силы. Луна, этот важный клоун с белым лицом, следила за нами через голые стекла окон.
Несколько улыбчивых и застенчивых женщин опускали глаза, когда мы проходили мимо, у них было не принято разговаривать с хозяевами. Хозяева? Мы были всего-навсего мошенниками-маргиналами, отданными на волю случая. Я боролся с беспокоившим меня ощущением, что хотелось быть счастливым, и я завидовал людям с простой судьбой. Местные женщины, эти услужливые актрисы театра теней, попадались навстречу, неся в руках стопки свежевыглаженных салфеток, а чернокожие, красивые, стройные, чистые детишки постоянно играли в мяч во внутреннем дворе. Мы на цыпочках осматривали дом, Энни хотелось узнать все и показать мне тайные сокровища уголков и закоулков, но все это она открывала в моем присутствии. Мы ходили по тихим коридорам, а в конце внутренних лестниц из грубоотесанного камня мы обнаруживали одну за другой расположенные на втором этаже пустые комнаты. В одной из них стены были полностью покрыты керамикой, на каждой плитке были написаны иероглифы. Комната нас удивила, на ее полу лежал ковер.
— Будущая мечеть будет находиться именно здесь, — сказал Ахмед, который появлялся на короткие мгновения, и мы не знали, далеко он от нас или рядом.
— Домашняя мечеть, как часовни в замках.
Снять обувь, преклониться перед Невидимым, дождаться знака… Что здесь искали мы, нахальные самозванцы, осторожные иконоборцы? Поднявшись по лестнице, мы вышли через открытую Ахмедом прорубленную в стене дверь на плоскую крышу, окруженную валом из терракоты, на гребне которого были устроены маленькие площадки, где лежали венки из сухой травы.
— Гнезда, — пробормотала Энни — Боже!
Здесь, очевидно, каждый год несли яйца и высиживали птенцов аисты. В одном из гнезд еще сидели маленькие аистята. Наши тела были разогреты ветром, нашим общим любовником. Мы приблизились к гнезду. Самка аиста кормила в нем двух неоперившихся птенцов, они тянули открытые неумелые пока клювы к своей матери-кормилице.
Это зрелище окончательно сразило Энни…
— Я не хочу отсюда уезжать, — повторила она. — Я больше никуда отсюда не уеду. Я хочу жить рядом с аистами.
Вернувшись в нашу комнату, она, обессилев, уже не плакала. Она легла на кровать и стала листать Коран, лежавший на ночном столике. Не спрашивая моего мнения, она стала читать его вслух, не зная, что вызывает во мне агрессивное настроение. Но мне пришлось слушать: «Люди, живущие в этом доме! Аллах хочет только удалить с вас грязь и полностью очистить вас от скверны».
Она продолжила читать нараспев:
«Да, тем, кто подчиняется Аллаху,
верующие мужчины и верующие женщины,
набожные мужчины и набожные женщины,
честные мужчины и честные женщины,
терпеливые мужчины и терпеливые женщины,
мужчины и женщины, которые боятся Аллаха,
мужчины и женщины соблюдают пост,
чистые мужчины и чистые женщины,
мужчины и женщины, которые часто вспоминают Бога:
вот те, кому Аллах уготовил
прощение и безграничное вознаграждение».
Мне хотелось крикнуть: «Хватит!» Но я ласково попросил ее прекратить чтение.
Каждое утро мы вставали рано и уходили гулять на верхние плато. На высоте тысячи шестисот метров над уровнем моря местное население выращивало рожь. Каждый час, каждая минута волновала нас. Мы дошли до границы с Танзанией, даже перешли ее, но потом вернулись в Кению. Мы видели жирафов, антилоп гну, маленьких веселых восточно-африканских антилоп. Тех из них, кто не мог быстро бегать, часто ловили и съедали львы. Последние оставшиеся львы.
Мы гуляли по пространству без всяких заборов и границ, которое вроде бы принадлежало Энджи. Здесь, словно грибы, вырастали хижины масаи. Мы встретили несколько егерей, следивших за передвижениями браконьеров.
Вечерами мы возвращались уставшими, опьяненными красотой и чистым воздухом высокогорья. Наши любовные утехи были символами братства. Иногда меня опьяняла сказочная легкость, это место превращало нас в легендарных персонажей. Я больше не чувствовал себя убийцей, она не вспоминала о своих мечтах, мы были семейной парой в архаичном смысле этого слова. Какое прекрасное слово — пара.
— Ты меня любишь?
Грудь моя горела, я был опьянен воздухом и атмосферой, у меня было безумное желание быть честным, не играть, не обманывать, сложить оружие, просто быть честным. Когда она была в моих объятиях, мир казался теплым. Она плакала, смеялась, кричала, стонала, но прежде всего она хотела услышать заветные слова:
— Скажи, что ты меня любишь!
— Зачем ты хочешь услышать то, что и так понятно?
— Если это понятно, скажи это.
— Я…
— Говори…
— Я…
— Ну, одно усилие.
Она произнесла по буквам:
— Я т-е-б-я л-юб-л-ю. Повторяй!
— Я…
— Продолжай…
Она вдруг толкнула меня локтем в бок, как подросток на школьном дворе.
— Не бойся, скажи это!
Это была уже не принцесса, а крепкая влюбленная женщина.
Я пробормотал в отчаянии, но весело:
— Думаю, что я тебя люблю.
Я надеялся, что это не было правдой.
Вечером накануне отъезда мы пришли к статуе слепого льва. Поднялась сухая буря. Ветер свистел так сильно, как никогда, он оглушал нас, швырял нам в лицо пригоршни песка, перемешанного с водой, ослеплял. Мы вернулись в дом, по крыше барабанил дождь, воздух дрожал от электрических разрядов. И все, что до той поры казалось счастьем, превратилось в невыносимое напряжение. Отъезд был совсем близок.
Энни была возбуждена и несчастна, она пыталась задеть меня. Вдруг она восстала и резко бросила:
— У тебя нет размаха твоей жены. Ты это знаешь, и это делает тебя больным.
— Что на тебя нашло?
— Надо сказать правду. Если бы ты не был таким приземленным, то понял бы, что Бог есть, что он здесь. Ты даже не захотел, чтобы я прочитала тебе отрывки из Корана, потому что это тебя пугает. Ты трус! Ты подлец!
Я влепил ей пощечину. Она посмотрела на меня, сжав ладонями виски, качнулась. Потом бросила:
— Ты груб, потому что трус. Но я защищена. Ты думаешь только о делах… А я только что родилась. Я хочу видеть аистов, львов, детей, взрослых, я хочу Бога. Если твоя жена хочет здесь жить, если она хочет уехать из Лос-Анджелеса, это доказательство того, что она лучше тебя. Как она могла выйти замуж за такого тщеславного и пустого человека?
Я схватил ее за плечи, руки мои скользнули к ее горлу. Передо мной снова стояла самка, которая меня в чем-то обвиняла, втаптывала в грязь, унижала.
— До чего ты посмеешь дойти? — спросила она — Ты высокомерен только с теми, кто слабее тебя. Я не боюсь, я буду за нас бороться, я пойду к твоей жене и предложу ей свои услуги. Поверь, я не буду долго ждать.
Я оттолкнул ее, я испугался самого себя. Мы были под куполом из непрозрачного стекла, тропический ливень изолировал нас от остального мира. Она подошла к окну, лицо ее было мокрым от слез: