Он вновь потянулся к ней, но она вновь отступила:
— Завтра!
— Ты получишь его, — прошептал он чуть слышно.
— А разве семь нитей жемчуга с груди богини такая уж большая цена за все мое тело, которое похоже на приоткрытую перламутровую раковину? Да я подарю тебе поцелуев больше, чем жемчужин в море!
Деметриос несмело протянул к ней руки, задыхаясь, и она подстегнула его пламенным взглядом и подставила свои сладостные губы.
Когда он смог открыть глаза, она была уже далеко.
Позади нее колыхалась тень.
Он побрел к городу, не чуя ног, понурив голову под тяжестью невыносимой тоски.
Девственницы
Ранний неяркий рассвет вставал над морем. Все вокруг еще было окрашено лиловыми тенями уходящей ночи. Маяк на вершине Фара погас вместе с луной, и на башне заиграли первые, еще холодноватые лучи солнца. Золотистые блики заиграли в волнах, словно лица дочерей Посейдона, которые пожелали взглянуть на мир людской.
Дамба еще пустовала. Город спал, погруженный в последние, тревожные, предутренние сны.
Кругом властвовала тишина.
Корабли с торчащими параллельно воде веслами, подобные спящим птицам, были выстроены возле пристани в длинный ряд. Их палубы были пусты, словно команда покинула корабли.
Да и улицы Александрии, сна которых не нарушала ни одна повозка, ни одна лошадь, ни один раб, напоминали улицы мертвого города, все обитатели которого уже давно переселились в страну призраков.
Но вот послышался легкий шелест шагов, и появились две молодые девушки, одетые одна в желтое, другая в голубое. Сквозь прозрачные одежды видны были пояса девственниц, которые охватывали бедра и закреплялись низко под юным животом. То были ночная певица и одна из флейтисток.
Музыкантша была моложе и красивее своей подруги. Бледная до голубизны своего одеяния, со слабой улыбкою в затуманенных глазах, она несла на плече две флейты. Двойная гирлянда ирисов колыхалась на ее стройных бедрах и спускалась до лодыжек. Она сказала с ласковой улыбкою:
— Не стоит расстраиваться, Миртоклея! Что значит какая-то табличка! Ты ведь не забудешь, что любовь Родис принадлежит тебе, да и я всегда рядом, чтобы стократ повторять тебе эти слова. Разве ты, злюка, считаешь меня одной из тех скверных подруг, которые пишут имя своей возлюбленной на кончике ногтя, но жаждут уединиться с другой, не успеет ноготь отрасти? Зачем тебе напоминание обо мне, когда рядом я сама, живая и любящая тебя? Вот уже сколько лет... сейчас я достигла возраста, когда девушка выходит замуж, однако я была в два раза моложе, когда впервые увидела тебя. Ты помнишь? Это было в купальне. Наши матери придерживали нас за руки, и мы барахтались рядом, а потом долго играли на мраморном полу, прежде чем одеться. С тех пор мы больше никогда не разлучались, а потом, через пять лет, полюбили друг друга.
— Был и другой первый день, как ты помнишь, Родис, — подхватила Миртоклея. — Тот самый, когда ты написала три слова на моей табличке, впервые сплетя наши имена. С тех пор каждый день с тобою — новый день для меня, всегда первый день счастья, и когда ты пробуждаешься, мне кажется, что я вижу тебя впервые, что ты вовсе не живая девушка, а маленькая нимфа Аркадии, которая покинула леса, потому что Феб осушил твой источник. Твое тело гибкое, словно оливковая ветвь, кожа шелковиста, как летняя вода, ирисы обвивают твои ноги и ты носишь цветок лотоса, как Астарта — раскрытую смокву. В каких лесах, населенных бессмертными богами, уснула однажды твоя мать, за девять месяцев до твоего рождения? Какой бог соединился с ней в траве? И когда мы наконец покинем это ужасное африканское солнце, ты меня отведешь к твоему источнику, нимфа, в огромных лесах, где шепчут тени, где на сырой земле видны следы сатиров, переплетенные с легкими следами нимф. Там мы найдем какой-нибудь гладкий камень, и на нем ты начертишь те же три слова, которые ты написала на воске, те три слова, в которых заключено наше счастье. Ты, средоточие моих желаний, клянусь поясом Афродиты, на котором вышиты наименования всех наслаждений! Клянусь рогом Амальтеи, который исторгает все блага мира, ты — единственное, что дорого мне на земле, остальное безразлично.
Когда я смотрю на тебя и сравниваю с собою, то не могу понять, за что ты меня любишь. Твои волосы — как золотистая рожь, а мои черны, словно шерсть козла. Твоя кожа белее молока, моя — темнее бронзы. Твоя нежная грудь пышна, словно цветущее апельсиновое дерево, моя же худа и бесплодна, как сосна на голой скале. Если мое лицо украшает улыбка, то это — след моей любви к тебе. О Родис, мои врата любви подобны губам Пана, пожирающего миртовые побеги, твои же розовы и нежны, словно губы ребенка. Не знаю, почему ты меня любишь, но если бы разлюбила, если бы, подобно твоей сестре Теано, осталась на ночь с мужчиной, я не в силах была бы уснуть одна в нашей с тобою постели, и наутро ты нашла бы меня повесившейся на собственном поясе.