— Ты сурова к Платону, крошка.
— Великие люди, как и боги, не всегда смогут удержаться на высоте своего звания. Паллас ничего не смыслил в торговле, Софокл не умел рисовать, Платон не был способен любить. Философы, поэты, ораторы или же те, кто причисляет себя к ним, какими бы великими они себя ни представляли, ничего не стоят в искусстве любви. Поверь, Нократес, я знаю, о чем говорю.
— Ты не очень-то почтительна, — усмехнулся философ. — Но, пожалуй, в чем-то права. Я пошутил. В слиянии двух девушек есть что-то очаровательное, но при условии, что они остаются женственными, сохраняют свои длинные волосы, обнажают груди и не используют искусственный фаллос. Иначе это та самая «грубая мужская любовь», которую они так мило презирают. Да, связь их тем и чудесна, что ласки лишь поверхностны, а наслаждение изысканно. Они испытывают наивысшее блаженство! Их брачные ночи лишены боли и крови. Они остаются девственными. Они избегают грубых действий, этим они и лучше Батиллы. Человеческая любовь отличается от грубого спаривания животных двумя божественными особенностями: лаской и поцелуем. Лишь женщины по-настоящему знают в них толк и постоянно совершенствуют.
— О да. Вот в этом ты как нельзя более прав, — согласилась Кризи. — Но в чем тогда ты меня упрекаешь?
— Уже многие женщины не получают удовольствия с мужчиной, только с представительницей своего пола. Скоро вы вообще не пожелаете принимать нас, только в случае крайней необходимости. Я ворчу из ревности.
Тут Нократес спохватился, что беседа затянулась, и встал.
— Могу ли я сказать Бакис, что ты придешь?
— Непременно, — ответила Кризи.
Философ поцеловал ее колено и медленно удалился.
Когда его шаги стихли, она заломила руки и громко произнесла:
— Бакис... Бакис! Нократес пришел от нее и ничего не сказал об этом... Он ничего не знает... Выходит, зеркало еще у нее? Деметриос забыл меня! Он колебался... я пропала, он не сделает ничего. А может быть, это уже свершилось? У Бакис есть другие зеркала, может быть, она еще не заметила пропажи? Боги! Боги! Никак не узнать правды, но, быть может... Джала! Джала!
Рабыня вошла.
— Принеси кости. Я хочу погадать.
И, с трудом дождавшись возвращения индуски, Кризи подбросила маленькие жребии.
— О, посмотри, Джала! Ход Афродиты!
Так назывался тот редкий случай, когда кости выпадали всеми разными сторонами.
Было тридцать пять шансов против одного, что такого не произойдет. Ход Афродиты считался самым лучшим, самым благоприятным!
Джала спокойно смотрела на кости:
— Что ты загадала?
— Растяпа! — воскликнула Кризи. — Я забыла произнести желание! Подумала, но не сказала вслух. Как ты думаешь, это считается?
— Вряд ли. Начни снова.
Кризи снова метнула кости.
— А теперь ход Мидаса. Что ты скажешь?
— Не знаю. Это можно истолковать и хорошо, и плохо, в зависимости от следующего хода. Брось одну кость.
Она бросила в третий раз — но уже одну кость. И едва та упала, Кризи пролепетала: «Ход Киос!» — и разрыдалась.
Джала, тоже расстроенная, молчала. Кризи всхлипывала, упав на постель. Волосы ее растрепались.
Затем, подняв голову, она гневно воскликнула:
— Ах, зачем, зачем ты предложила мне начать сначала! Я уверена, что считался бы и первый ход!
— Если ты загадала желание, то да. Если не загадала — нет. Но ты одна знаешь это, — ответила Джала.
— Да что такое кости? Греческая игра, и больше ничего. Я, например, им ни на грош не верю. Сейчас мы придумаем кое-что другое.
— Кризи отерла слезы и, вскочив с постели, сняла с полки коробочку с белыми мраморными квадратиками.
Она отсчитала двадцать два и написала на них двадцать две буквы иврита. Это были кабалистические знаки, которым она выучилась еще в Египте.
— Вот чему я верю. Вот что меня не обманет. Подойди ко мне, Джала. Подол твоей туники будет мешочком для моих камушков.
Она перемешала таблички в подоле рабыни, повторяя про себя:
«Будет ли у меня ожерелье Афродиты?
Будет ли у меня ожерелье Афродиты?
Будет ли у меня ожерелье Афродиты?»
Затем она вытащила табличку. Знак, начертанный на ней, гласил: «Да».
Роза Кризи
Процессия пестрела белыми, желтыми, голубыми, зелеными, розовыми одеждами.
Тридцать куртизанок приближались к Храму, неся корзины с цветами, белоснежных голубей с красными лапками, ткани цвета небесной лазури и самые разные, дорогие и не очень дорогие украшения.