лушай, ты не обижайся на меня! Я как припомню, что с тобой тогда ночью сделал... -Почему - ты? - перебил его Василий, - А я - что? Ничего не смог? Забудь про это, все было прекрасно. Внизу они попрощались и навсегда разъехались в разные стороны, хоть и продолжали видеться на работе. Прошло еще несколько лет. Жизнь Василия текла все так же. По-прежнему возникали различные варианты с женщинами. По своей душевности и любви к людям он очень хорошо находил с ними общий язык. Некоторые принимали его знаки внимания за знаки надежды, что потом заканчивалось слезами. Необходимость постоянно лгать и изворачиваться буквально терзала Василия и омрачала существование. К тому же, стало тяготить одиночество. У его друзей уже подрастали дети, а он ложился в холодную постель, и сжав от обиды губы, погружался в пикантные воспоминания, поскольку только они помогали уснуть. Порой он жалел, что порвал с Алешей, что не дал нового адреса Гриньке, что не поднял глаз на парня, что просунул вчера ему свою ногу между колен в последнем вагоне поезда метро между Площадью Восстания и Гостинкой - всем известным местом знакомств ему подобных. Порой ему казалось, что так бы оно было лучше... Когда Василию перевалило за тридцать, грянула перестройка и все с ней связанное. Была отменена 121-я статья, поток информации хлынул в массы, а газеты запестрели объявлениями «ищу голубого друга». Василий набрался смелости и послал по почте в редакцию рекламы «Все для вас» свое: «Молодой мужчина станет нежным, верным и преданным другом парню 20-25 лет». На почтамте, куда он предлагал адресовать корреспонденцию до востребования, через пару недель ему вручили пачку из одиннадцати писем. Василий начал встречаться с мальчиками. С кем расставался сразу, кого приводил домой, но все это только усугубляло его уныние, поскольку, в лучшем случае, ничего, кроме животной страсти, испытать не удавалось. Иногда возникали проблемы, поскольку за оказанное внимание кое-кто начинал требовать компенсации отнюдь не в виде преданности и верности. -У голубых ты подлинных чувств не найдешь, - услышал Василий от одного парня при знакомстве. Поняв с первого взгляда, что тот не питает к нему никаких симпатий, он решил с ним хотя бы пооткровенничать, поскольку заметил в глазах собеседника интеллект. Да Василий и сам это начинал понимать. Новый круг общения скорее обременял его, чем приносил удовольствие. Все разговоры об одном, все новости и сплетни тоже об этом. Даже в характере этих мальчишек было что-то не мужское, бабье. «Высшая сила меня, что ли, какая-то отводит, - недоумевал Василий, - чтобы не искал спасения в противоестественном?» Мысли такого рода все чаще посещали его. В том, что эта сила существует, Василий не сомневался. Без нее не могло окружающее быть таким совершенным и взаимосвязанным. Однако познать ее, разобраться, понять - времени, да и желания, у него не было. К тому же, это было связано с церковью, а к ней Василий испытывал стойкое предубеждение. И не только от воспитания. Когда-то он делал несколько попыток войти в храм, но впечатление осталось удручающим: мрак, спёртый от горящих свечей воздух, угрюмые мрачные люди вокруг, колючими неприязненными взглядами оглядывающие его, еле слышимое заунывное чтение на каком-то непонятном языке - где же здесь Бог? Да и в жизни, где они - христиане? Самая первая в доме скандалистка Матрена с пятого этажа, как он знал, каждое воскресенье ходила в церковь. Жадная и завистливая Вера Петровна, от которой Василий не слышал ни одного доброго слова о ком-либо, тоже считала себя «православной христианкой». Всем так и заявляла, поучая при этом, как надо жить. Ну, а уж когда в перестройку пошли телепередачи из храмов с крупными планами вождей страны Советов со свечками в руке, это и вовсе отвратило Василия. «Да, прав ты, Володя, - мысленно обращался Василий к любимому барду, - Ни церковь, ни кабак, ничего не свято...» В то время изменилось многое. Помимо того, что перестали преследовать за веру, первый демократически избранный мэр задумал превратить Ленинград в межконфессиональный город, и в него хлынул поток проповедников всевозможных традиционных и нетрадиционных конфессий. Однажды Василий попал на проповедь известного американского миссионера. Чисто и красиво одетый моложавый мужчина являл собой, казалось, живой пример человеческого совершенства. Стоя на трибуне перед огромной аудиторией, собравшейся в крупнейшем спортивном комплексе, сверкая умными добрыми глазами из-под очков в изящной оправе, он говорил очень простые и в тоже время глубокие по сути слова. Совершенно подавленный, перебирающий в памяти по крупицам всю свою непутевую жизнь, Василий размышлял: «А ведь действительно, как просто. Возлюби своего ближнего, и будет в жизни цель, будет ради чего жить...» Выступление свое миссионер завершил призывом к тем, кто сегодня впервые поверил Богу, выйти на арену и поднять руку. Хлынул поток людей. Вышли, наверное, две трети, и Василий был среди них. Так он впервые «проголосовал» за свою веру. Уходил он из СКК, унося в кармане Новый завет и открытку с приглашением на собрание общины христиан-евангелистов. Когда в воскресенье он пришел в ДК, где оно проходило, ему показалось, что он попал в другой мир. Вокруг были опрятно одетые улыбающиеся люди, которые называли друг друга: брат, сестра. Василия тут же заметили, окружили вниманием, познакомили с живущими неподалеку от него - приняли, как своего воистину брата. Собравшиеся пропели несколько молитв на понятном русском языке, а потом пресвитер долго и в то же время увлекательно рассказывал о поездке в Индию, попутно увязывая свои впечатления с евангельскими истинами. Собрание закончилось чаепитием, и Василий вышел буквально окрыленный. Он разом обрел массу друзей, ему предложили совместно изучать Библию и сказали, что непременно ждут в следующее воскресенье. Да он и сам не мог его дождаться. И следующего, и тех, что были потом. Все, что тяготило его, отошло на второй план, а встречи с мальчиками он прекратил сам, поскольку они стали чем-то лишним, не вписывающимся в его теперешний образ жизни. Когда к нему зашел один из них - пожалуй, единственный, с кем завязались дружеские отношения, и как всегда предложил познакомить с кем-то, он сказал, что не надо. -Ты - всё? - внимательно посмотрев на него, спросил парень. -Да, - кивнул Василий, - Прости, но у меня кое-что изменилось в жизни. В гости заходи, а этого больше не надо. И всем остальным скажи. -А что изменилось-то? Женишься что ли? Василий задумался на мгновение, а потом твердо ответил: -К Богу я пришел, Костик. -Ну, ты даешь, Петрович, - удивленно протянул тот, - Уж про кого бы еще, но про тебя никогда бы такого не подумал. -Я и сам еще месяц назад не подумал бы, - задумчиво проговорил Василий. Он регулярно посещал собрания, читал Библию, обсуждая с братьями и сестрами волновавшие или не совсем ясные места, ему стали давать поручения по организации вечеров отдыха, концерта христианской рок-группы, приезжающей из Америки, но... Спустя какое-то время, Василий почувствовал, что охладевает к этой деятельности и к новым друзьям. Чего-то здесь не хватало. Было во всем что-то, как показалось ему, неестественное. Они как бы создавали сами вокруг себя какой-то замкнутый мирок, которым компенсировали свою духовную неустроенность. Эйфория прошла, а нового мироощущения не возникало. Что-то особенное существовало лишь здесь, пока длилось собрание, а за порогом бесследно исчезало. Да и читать Библию ему почему-то вдруг захотелось, наоборот, в одиночестве. Христос, Его земной путь, Его слово, Его жертва, Его безграничная любовь все больше и больше покоряли Василия, проникая в сердце и вызывая слезы покаяния за свои поступки в жизни. Василий не стеснялся этих слез, ему даже хотелось поплакать, выжать вместе со слезами из души всю мерзость, как из грязной половой тряпки мутную воду. Публичные разговоры о том, что становилось сокровенным, стали угнетать Василия. Он перестал посещать собрания общины и отвечать на их телефонные звонки... В один из вечеров ноги сами привели его в Александро-Невскую лавру. В Троицком соборе шла Всенощная Крестопоклонной недели. Василий вошел, перекрестился и скромно встал возле стены, намереваясь понаблюдать за службой. По случаю Великого поста в храме царил полумрак, духовенство и церковнослужители были в необычных облачениях фиолетового цвета. Ничего не понимая, он просто стоял непрестанно повторяя про себя: «Господи, прости меня». За что, он не уточнял. Его переполняло желание просить прощения и он почему-то был уверен, что будет услышан и это поможет ему стать лучше... Выйдя из храма после службы, он не захотел спускаться в метро и пошел пешком к себе на Петроградскую, продолжая пребывать в том состоянии, что возникло в храме. Он удивился, что почему-то не заметил там всего того, что оттолкнуло когда-то раньше. С той поры зачастил Василий в храм. Он сам не отдавал себе отчета, зачем идет туда, но все равно шел. Постепенно стало возникать желание разобраться в богослужении. Василий долго стоял перед свечным ящиком, напоминавшим скорее магазин, вчитываясь в названия многочисленных книг и стараясь определить н