- Если тебе, приятель, надоело учиться в институте и ты решил заняться дебетом и кредитом, с богом! А уж руководство совхозом предоставь нам, тут уж мы как-нибудь сами... Черт знает, что такое! Я, милый мой, человек терпеливый, но такого не потерплю. Забери свою докладную и брось в печку.
- И не подумаю даже, - упрямо и твердо ответил Агафон.
- Советую оставить этот заносчивый тон. Где ты ему научился? Надеюсь, не в институте международных отношений... Надо еще проверить, почему ты оттуда ушел.
- Потому ушел, что в дипломаты не гожусь, - глухо ответил Агафон. Там, например, прокурорским тоном со мной никто не разговаривал, не то что здесь...
- Брось меня учить! Ты и в докладной пишешь, что у нас плохо с жильем и тому подобное... А ты знаешь, что жилищным вопросом занимаюсь я лично, персонально! Ты еще пешком под стол ходил, а я уже председателем райисполкома работал. Ну что ты в этом деле смыслишь! В прошлом году вот тут, на этом самом месте, сидел известный на всю страну писатель, я даже его подключил к этому делу. Он два раза был у заместителя министра, добился, чтобы нам выделили десять сборных домов и легковую машину. Уже наряд получен. Должен прибыть из Адамовского района. Понимаешь, десять стандартных домов!
- Эх, Роман Николаевич, сказал бы я вам...
- Говори, у тебя, я вижу, язык-то подвешен.
- Тут такое раздолье, пастбища такие! Пора думать не о стандартных домишках финского образца... - Повернув голову, Агафон смотрел в окно. Прямо перед глазами лежала желтая ковыльная гора с зеленоватым колком. От нее шли тепло и свет. Здесь бы, на речке Чебакле, да построить... Мечта налетела белым облачком и тут же померкла под окриком Спиглазова.
- О чем же прикажете нам думать? - спросил Роман Николаевич.
- Можно откармливать не только коз, но и крупный скот - десятками тысяч голов. Построить промышленные корпуса и перерабатывать продукцию прямо на месте, а не гонять свиней пешком за сто верст на бойню. Мне ребята рассказывали...
- Гляди, какой мечтатель нашелся! - откровенно издевался Спиглазов. Он напоминал Агафону бригадира одного из колхозов - Гаврилу, с которым он, будучи студентом, теребил осенью лен. Тот всех называл артистами и фантазерами и вплетал в свою речь такие словечки, что пришлось писать о нем в газету. Ребята прозвали его Бонапартом. Таким же заносчивым и властолюбивым оказался и Роман Спиглазов. Разве он может понять Гошкину мечту?
Агафон любил мечтать и, не стесняясь, мог высказать свои фантазии первому встречному. Работая в районной газете, завидовал сотрудникам центральной прессы, которые отчаянно и смело заступались перед чиновниками за такую красоту, как Байкал, воевали за сибирский кедр, за волжскую стерлядку, за каргопольскую седую старину, за лебедей на Лекшме и Лаче, за новые, самые современные цехи и Дворцы культуры. А здесь мечты Спиглазова пока не шли дальше стандартного на кошаре домика... Агафону вдруг захотелось раздразнить директора еще сильнее.
- Вот вы говорили о писателе. Встречался я с одним у нас, на Волге, деловой, энергичный, такой все может. А вот вы. Роман Николаевич, выходит, ничего сами не можете.
- Странная ты личность, погляжу я на тебя... - Спиглазов заерзал на стуле. Агафон разил его своими тяжеловесными словами, которые он выкладывал руководителю совхоза и члену партбюро без всякой боязни.
- Не потому, что не хотите, Роман Николаевич, а просто не можете, да и права, признаться, у вас самые махонькие, а то и вовсе никаких.
- Ты отдаешь себе отчет, о чем ты говоришь? - Брови Спиглазова грозно встопорщились.
- Вполне. Не похлопочи писатель, не было бы и этих домишек. Писатель-то в министерство поднялся. Выходит, за вас писатель должен думать, а еще сельхозуправление, исполком, обком - чем дальше, тем выше... Эх, Роман Николаевич!
- Этак, милый, знаешь, до чего можно договориться?
- Говорю то, что думаю.
- Вредные твои думки, вот что я тебе скажу, - ревизионистские, дорогой товарищ бывший районного масштаба литератор.
Спиглазов окончательно вышел из терпения и пригрозил, что продолжит разговор на партийном бюро. Он еще не знал, чем завершилась у Чертыковцева работа в районной газете и как он попал туда.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сотрудники "Большой Волги" выезжали в колхоз теребить лен. Зима застала ребят прямо на поле. Одеты были кто в чем. Одни посиневшими от холода руками дергали ленок, другие копали картошку. Старшей над ними была пожилая колхозница тетка Марфа, которую почему-то бригадир Гаврила Бонапарт называл Марфушкой, грубо и властно распекал ее за малую выработку, нисколько не стесняясь, допускал такие словечки, что девушкам приходилось затыкать уши. Ребят это возмутило. Агафону, как редактору стенной газеты, было поручено написать о грубияне фельетон и послать в районную газету. Написал его Агафон в больнице, куда угодил после уборки льна. Однажды, сдавая вместе с Виктором объявление о продаже путевок на зимний период, Агафон разыскивал какого-то работника редакции и случайно очутился в типографии. Он увидел, как одна умная машина печатала и складывала развернутые листы какой-то брошюры, другая тискала готовые полосы газеты со знакомым заголовком его фельетона. Это решило судьбу Агафона. Возвращаясь домой, он категорически заявил отцу:
- Буду полиграфистом.
- С какого это боку? - усмехнулся Андриян Агафонович.
- Был в районной редакции.
- Наверное, переспал на подшивках газет у Карпа Петровича.
Карп Хрустальный, редактор газеты, был давний приятель Андрияна Агафоновича по совместной охоте и рыбалке.
- Не смейся, батя. Мне даже тот писатель Петр Иванович советовал в литературный институт поступить, - признался Агафон.
- Это за какие же такие таланты?
- Читал мои рассказы и стихи.
- И где же были напечатаны эти шедевры?
- Стих - в стенной газете. А фельетон... - Агафон протянул отцу газету.
- Недурно! - прочитав фельетон, проговорил Андриян Агафонович. В голосе отца слышались гордость и одобрение умной, не лишенной юмора заметки. - Ну, а как же автодорожный институт?
- Времена, батя, меняются. Хочу в полиграфический...
- Тогда дай мне прочитать всю твою писанину. - Отец знал, что переспорить сына можно только на фактах.
Ознакомившись с литературными опытами Агафона, Андриян Агафонович одобрил их и на другой день позвонил Карпу Хрустальному. Так Гошку приняли литературным сотрудником в районную газету.
За ту первую и настоящую в своей жизни работу Агафон ухватился с присущим ему азартом и темпераментом. За пять месяцев он увидел столько, сколько другой не увидит за пять лет. Такова уж газетная работа. Агафон весь свой район излазил вдоль и поперек. Мало того, часто пересекал границы соседних районов и выхватывал из жизни, как ему казалось, самый острый и злободневный материал. После каждой поездки он выкладывал на стол хитрого, оборотистого редактора пачку едких, как ему казалось, и убийственных для плохих хозяйственников заметок и фельетонов. Кого бы ни критиковал Агафон, получалось, слишком ругательно и многословно - словом, пока неумело и сыро. Правда, иногда ему удавалось написать деловую, броскую статью с хорошими мыслями и меткими наблюдениями, но тут на пути стоял редактор газеты Карп Хрустальный. Из статьи на десять страниц он выкраивал заметочку на четыре абзаца. Ловко орудуя редакторскими ножницами, он говорил растерянному корреспонденту:
- Ты самый трудяга, сотрудник, любовь моя! Но твои статьи и фельетончики похожи на не допеченную в золе картошку... Их надо раскусывать железными зубками, да осторожненько, чтобы не сломать... А у меня еще, парнишечка, все зубки пока свои костяные, и я вовсе не хочу их терять, да и не желаю в саже пачкаться... А у тебя, крошка моя, сплошная копоть!
- Все, что я здесь написал, Карп Петрович, истинная правда! возмущался Агафон.
- Это не тот фаянс, дитятко мое! Если все, что ты пишешь, я буду печатать, то меня вызовут туда и скажут, шо дядя редактор шутит... мне вырвут зубки, а из твоих капилляров выпустят всю дурную кровь... У тебя, парень, слишком много этой нездоровой крови.