Машинка ей была совсем ни к чему. Ее томили весна, одиночество и чисто женское любопытство. Повертевшись минуты две и обозвав его букой, Мария Петровна ушла. Агафон облегченно вздохнул. Ему оставалось перепечатать самую малость.
Статья получилась большая, чуть ли не двадцать страниц. Даже не будучи уверенным, что ее напечатают, Агафон знал, что этому материалу непременно дадут ход. Он давно уже предназначил ее для одной московской газеты, которая быстро и оперативно откликалась на все корреспонденции и многочисленные читательские письма. Завтра ему предстояла поездка в банк, там он и решил сдать пакет на почту. Вот уже несколько дней Ян Альфредович лежал в больнице. Подозрительно прихварывал и Никодим Малый после очередной получки... В бухгалтерии работали еще две пожилые женщины, обремененные семьями и всякими домашними заботами. Случилось так, что Агафон возглавил всю бухгалтерию. Женщины, эти незаметные конторские труженицы, покоренные его неутомимой энергией, беспрекословно подчинились ему, чувствуя, что он быстро вошел в курс дела и часто поправлял самого Никодима Малого, который всегда по понедельникам путал дебет с кредитом.
Закончив в городе очередные банковские дела, Агафон отправился на почту. Еще по дороге в Валиевск он переменил прежнее решение, неожиданно вспомнив, что писатель, которым хвастался Спиглазов, был тот самый Петр Иванович, что заправлялся у отца бензином и хранил у них же свою моторную лодку. Не раз Гошка ездил с ним на рыбалку и чинил его мотор. Ему-то и решил Агафон отправить свое сочинение, зная, что Петр Иванович, человек внимательный, отзывчивый, прочтет материал с несомненным интересом, а может быть, кое в чем и поможет. Агафон и не подозревал, что Петр Иванович знал о делах уральских совхозов куда больше и сам собирался написать очерк, но так и не собрался.
Сопроводив отправленное письмо коротенькой запиской, Агафон просил Петра Ивановича рекомендовать статью редакции газеты "Известия". Он был твердо убежден, что таким материалом заинтересуются. Навестив в больнице Яна Альфредовича, Агафон вернулся под вечер в Дрожжевку.
Была суббота. По улице уже гулял банный дымок, смешанный с запахом березовых, веников и томящихся на поду рыбных пирогов, испеченных для пахарей и бороновальщиков. Агафон зашел к Хоцелиусам и передал Марии Карповне привет от Яна Альфредовича и кое-какие поручения. Она горячо поблагодарила и оставила его обедать.
Вошла Ульяна. Голова ее, как чалмой, была окутана голубым полотенцем, под которым, как догадался Агафон, была сооружена высокая мудреная прическа. Узнав, что он навещал отца, Ульяна увела гостя к себе в комнату и усадила на диван. Развязывая чалму, сказала сердечно и живо:
- Ты, Гоша, просто молодец! Проведал папу. Ему ох как там скучно, однако!
Обеими руками придерживая на затылке скрученное из пышных волос свое великолепное сооружение, Ульяна попросила Агафона подать ей со стола несколько костяных шпилек. Она, видимо, только что приняла ванну и была сегодня неузнаваемо мила, ласкова и приветлива, а главное, так свежа и прекрасна, что Гошка не спускал с нее глаз. Подавая шпильки, он не смог удержаться и на правах старого друга пощекотал ей затылок. Она многозначительно посмотрела на него сбоку, сузила лукаво заискрившиеся глаза, чуть заметно кивнула головой и улыбнулась. Потом, закрепив на затылке последнюю шпильку, неожиданно быстро повернулась к нему и тихонько притронулась губами к его, щеке. Не отводя лица, осторожно погрузила руку в его спутанный чуб, прошептала:
- Это за то, что навестил моего папку.
Он радостно ощущал теплоту ее дыхания. От обветренных, загорелых рук Ульяны пахло степью, молодым горным разнотравьем, подснежниками и солнцем. Ведь она теперь с утра до ночи была на пашне, в полевых бригадах. Агафон был растроган ее неожиданной лаской и немножко обескуражен. Ему вспомнились их детские забавы на Большой Волге, юношеский задор и шаловливые поцелуи... Но сейчас это уже было совсем другое. У него тревожно зашевелилось и задрожало сердце.
- Тогда уж и за маму, - пробормотал он смущенно. Гошка не в состоянии был поднять глаз и сказать что-либо другое. Он терял голову...
- Можно и за маму. - Она легонько потянула его за чуб, подняла голову и еще раз поцеловала в другую щеку.
Он притянул ее к себе неумело и неловко, отыскал ее горячие открытые губы. На мгновение ослабев, она ответила чутко и жарко, но тут же вывернулась из его рук и отскочила к двери. Повернувшись от порога, она радостно засмеялась и убежала. Никогда еще она не испытывала такого смятения. Она стояла и боялась пошевелиться. Он покинул комнату и тихонько позвал ее, но она не откликнулась. Не дождавшись, он выскользнул на улицу, совсем забыв, что его приглашали обедать...
На дворе уже стало прохладно, а Гошке все еще было жарко. Расстегнув пиджак, он широко шагал по вытоптанной вдоль сада тропке, тихонько насвистывая, радовался огненно-красным лучам, лежащим на крышах домов, дымному запаху и даже хриплому, запоздалому крику старого петуха. Петух колобродил за плетнем с курами и неугомонно орал как оглашенный. Около речки Чебаклы, за дверями совхозной мастерской, кто-то звонко гремел железом. Звуки металла протяжно разливались по огородной низине и неприятно резали слух. Где-то гулко взревел автомобильный мотор и тут же затих, словно потушив на миг клокотавшую в душе Агафона радость. Он вспомнил, что, перегруженный делами, забыл отправить родителям письмо. Написал он его давно, несколько раз перечитывал и все время браковал... Решил, что письмо следует переписать заново, все лишнее выкинуть и завтра же отослать. Оставлять стариков в заблуждении было нельзя да и совестно.
С такими благими намерениями и мыслями Агафон подошел к конторе и увидел возле крыльца странное и забавное зрелище... Прямо против окон конторы дирекции стояла трехтонная грузовая машина, а в ее обшарпанном кузове нелепо торчал старенький, видавший виды "Москвич", исцарапанный, побитый, как после страшной драки, с одной фарой и начисто босой.
- Для вас привез, легггковую, - сильно заикаясь и пренебрежительно расправляя скомканную бумажку, ответил шофер. - Вот наряд областного сельхозуправления, - протягивая бумажонку Агафону, добавил заика.
- Погоди малость, - возвращая ему бумажку, сказал Агафон и быстро побежал домой. Вернулся он с фотоаппаратом и сделал с одноглазого путешественника несколько снимков.
- Это еще зачем? - запинаясь на букве "з", спросил рыжий.
- Для истории, - закрывая крышку фотоаппарата, ответил Агафон. - Вот что, друг, - после короткого раздумья продолжал он, - погоняй обратно. Сгружать не будем.
- Как так не будете?
- Так и не будем. Вези туда, откуда привез.
- Да кто ты такой, чтобы мне приказывать! - непокорно кипятился водитель.
- Кто я такой? Я, дружок, сейчас тут единственное начальство. Счетный работник. Понял? - Отстегивая опять крышку фотоаппарата, он продолжал: Погоди маленько. Я тебя еще разочек щелкну вместе с твоей тележкой. Такого портрета, как твой, вовек не видывал. Прямо клад для "Крокодила". А ну улыбнись!..
Агафон навел на растерявшегося парня свой объектив. Отвернувшись, тот шарахнулся к машине, ругаясь, полез в кабину, не закрывая двери, кричал:
- Ты что, бухгалтер или на самом деле крокодильщик! Может, расписку дашь, что принять отказался?
- Не дам никакой расписки. Передашь на словах своему начальству, что такое мерзавство хорошо видно и без всякой расписки, - снова щелкая аппаратом, проговорил Агафон.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Весна в Уральских горах была необычайно прекрасна. Еще в марте солнце высоко поднималось над верхушками гор и жарко растопляло осевшие от ветра и затвердевшие на морозе толстые, мощные, искрящиеся на солнцепеке снега. Первыми обнажились сурые кочковатые гребни уральских вершин, отбрасывая темные удлиненные тени на белое северное предгорье. Потом быстро лысели южные склоны, доступные теплым тугим ветрам и яркому, беспощадно горячему солнцу. Первыми на золотистых, словно прилизанных, ковыльных лужайках появились бледно-лиловые подснежники, а рядом с ними из плитняка, покрытого желто-зеленым мохом, упрямо тянулся к солнцу зеленый, сочный горный чеснок - черемшан, расцветающий позже мягкими пуфами, заярчили лиловые одуванчики. Это первый дар весны, первое лакомство пастухов и подпасков, потому что они первыми выгоняют стада на освобожденные от снега лужайки и первыми радостно кричат: