Хоцелиус замолчал и устало склонил голову.
- Я ведь, Ян Альфредович, не думал и не хотел...
Пораженный его недовольным, усталым видом, Агафон недоговорил и умолк.
- Ты думаешь, я не понимаю, чего ты хотел? - Ян Альфредович усмехнулся. - Сейчас мало-мальски умный и деятельный человек не может равнодушно смотреть на наши промахи. Это я мягко говорю - промахи... Ты молод, вдруг освободился от забот родителей, и тебя стала обуревать жажда действий. Ты начинаешь самостоятельно шуметь. Это хорошо! Мне обидно за себя, Гоша. В набат первыми должны были ударить я и все мои коллеги-бухгалтеры. А мы зарыли свои седые головы в колонки цифр и, словно слепцы, регистрировали только свершившиеся факты. Мы часто бываем педантами и не видим за цифрами живого дела. Армия бухгалтеров! Если бы, заметив любой промах, мы все дружно ударили в колокол? Армия работников учета! Нам правительство предоставило право государственных контролеров, а как мы до сих пор используем это право? - Ян Альфредович сломал карандаш пополам и обе половинки сердито бросил в корзинку. - К нашему великому сожалению, вместо того чтобы активно вмешиваться в хозяйственную деятельность, мы иногда, желая потрафить руководителям, создаем видимость благополучия, невольно помогаем очковтирателям обманывать государство, приписывая то, чего нет на самом деле. Вчера я получил постановление коллегии министерства, и мне, старому коммунисту, было стыдно читать его. Некоторые главные бухгалтеры попытались скрыть в балансе убытки, показать прибыль. Так что статья твоя очень своевременная, но мне не нравятся некоторые слишком грубоватые выражения по адресу Ивана Михайловича. По-моему, он этого не заслужил.
- Какие, например? - спросил Агафон.
- Скажем, такие, как беспечность, свинское отношение к людям.
- Там не совсем так сказано, - возразил Агафон.
- Жестокий подтекст. Он чувствуется в каждой строке, а это, я думаю, несправедливо. Иван Михайлович хорошо относится к людям, но не все от него зависит. Я тебе говорил, что инициатива с прирезкой удобных пахотных земель исходила лично от него.
- Но я же пишу, что добивались, но все-таки не добились, Ян Альфредович.
- Да, это, конечно, так. Не очень настойчиво действовали. Все упиралось в бюрократизм и неповоротливость Министерства совхозов. Там же читают и анализируют все наши балансы. И многие годы нашу совхозную пашню подтачивают тысячи кротов-формалистов, разъедают атаками на травополье, ослабляют хозяйство негодным подбором кадров и, безусловно, отсутствием материальной заинтересованности. А эти вещи решают все. Если бы мы не подняли и не освоили миллионы гектаров целинных земель, нам было бы еще хуже. Туда брошены колоссальные средства. Это, Гоша, тоже нужно учитывать. Там создана и будет создаваться могучая продовольственная база. А самое главное - и там вырастает, крепнет рабочий класс новой, коммунистической формации.
- Я понимаю это, - тихо и задумчиво проговорил Агафон, с благодарностью посматривая на этого седого, усталого и мудрого человека. И вдруг смущенно спросил: - А Иван Михайлович очень обижен? - И тут же, поняв нелепость своего вопроса, взъерошил и без того спутанные волосы.
Взявшись за ручки кресла, Ян Альфредович рассмеялся. Успокоившись, проговорил:
- Я видел на своем веку много осколков. Они, понимаешь, летят и попадают без разбора. Раз угодил под такой взрыв и не успел уберечься, получай сполна. Так вот и Иван Михайлович и я тоже свое должны получить... Ты ступай к нему. Он мне звонил и просил вызвать тебя. Иди!
- Пойду, - согласился Агафон и не сдержал глубокого вздоха.
На улице нудно моросил дождь. Мокрые капли падали на шею и неприятно холодили. Агафон поднял воротник плаща. В этом слякотном ненастье Дрожжевка притихла и как-то насторожилась. На улицах ни души. С кудрявых, густолистых ветел веселой капелью стекала и пузырилась в лужицах небесная водица. На скользкой тропинке, ведущей к директорскому дому, Агафон чуть не столкнулся лоб в лоб с Варварой. Укрывшись капюшоном желтой целлофановой накидки, неся туфли в руке, шлепая босыми ногами по лужам, она бежала к своей калитке. Узнав бывшего жильца, сверкнула расширенными глазами, испуганно посторонилась. Не останавливаясь, Агафон прошел мимо. Ухватившись за край изгороди, сжимая в руках туфли, Варвара долго, удивленно смотрела ему вслед, словно увидела его первый раз в жизни. Но он не оглянулся.
Во дворе дома Агафону неожиданно повстречался Мартьян. Покуривая, он сходил с директорского крыльца. Поздоровались горячо, дружески.
- Держись, студент! Я тоже рассчитался с некоторыми по всем статьям, - сказал Мартьян.
- Да? С кем же?
- А-а! - Голубенков швырнул в лужицу окурок и махнул рукой. - Ты правильный оказался парень! Так им и надо, деятелям. Ладно, ступай. Я к тебе ночевать приду. Не возражаешь?
- О чем разговор! - обрадовался Агафон.
- На завтра назначен партийный актив. Будет прорабатываться твоя статья. Думаю, что тебя попытаются склонять по всем падежам, но в конечном счете у них ничего не выйдет. Будь здоров, и выше голову! Печать, да еще центральная, - это, братец мой, сила!
Прихрамывая, Мартьян спустился с крыльца и направился к калитке.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Обрадованный поддержкой товарища, Агафон решительно и быстро поднялся по ступенькам крыльца, вошел в дом.
Со стаканом крепчайшего чая в руке Молодцов встретил его в столовой. Пересиливая себя, как показалось Агафону, директор плотно сощурил и без того узкие щелочки монгольских глаз, смотрел на него грозно и непримиримо. Отхлебнув из стакана, гулко кашлянул, кивая на стул, сказал небрежно и сухо:
- Садись.
Агафон не сел, а попросил разрешения снять мокрый плащ.
- Снимай и повесь на веранде, там гвоздик есть, - помешивая в стакане ложечкой, с прежней в голосе отчужденностью проговорил Молодцов.
Агафон разделся и вернулся в комнату. С ощущением скованности и неловкости присел грузно на скрипучий стул и стал смотреть на свои грязные резиновые сапоги, которые он старательно оттирал мокрой травой, но до конца так и не вытер.
Иван Михайлович поднялся, сходил на кухню, возвратившись, поставил перед Агафоном стакан чаю, не проронив при этом ни единого слова.
Агафон понял, что они в доме одни. Поблагодарив хозяина, взял стакан и с наслаждением отпил глоток крепкой и сладкой жидкости. Такой чай он пил только дома да иногда у Марии Карповны.
- Куришь? - вдруг спросил Молодцов.
Агафон ответил, что никогда этим не занимался.
- А меня вот сегодня с утра потянуло на курево, спасу нет! Раз ты никогда не курил, значит, тебе не понять, что это такое.
Скуластое лицо Ивана Михайловича напряженно перекосилось, образуя у выпуклого подбородка две глубокие морщинки. Вызывая Чертыковцева, он приготовился к крутому партийному разговору, но не знал, как его начать. В облике этого парня он еще тогда, на заседании партбюро, почувствовал незаурядный и сильный характер, который сейчас окончательно обескуражил Ивана Михайловича. В душе он не мог не признать, что факты подобраны умно, хватко и основательно. Опытные газетчики использовали их с большим эффектом, бессмысленно было опровергать и беспощадные в его адрес словечки. Факты есть факты. Как бывший газетчик, Молодцов понимал это, но вот беспечности он не признавал за собой и не мог с такой формулировкой примириться.
- Откуда тебе стало известно о работе соседних совхозов? - после длительного, напряженного молчания спросил Иван Михайлович.
- Ездил туда сверять взаимные расчеты и заодно поинтересовался, как у них с экономикой, - ответил Агафон.
- Ну а сводные данные по области, эти цифры каким образом попали тебе в руки? - допытывался директор.
- Ян Альфредович информировал.
- Старый ворчун! Он, конечно, знал, для чего тебе понадобилась такая информация?
Иван Михайлович опрокинул стакан на стол, едва не расколов его, вскочил и с остервенением дернул ошкур своих полосатых штанов.