Агасфер
Пролог
(голос в темноте)
Все, все века, прозрачные, лепные тобой, любовь, снутри озарены, — как разноцветные амфоры… Сны меня томят, апокрифы земные… Века, века… Я в каждом узнаю одну черту моей любви. Я буду и вечно был: душа моя в Иуду врывается, и — небо продаю за грешницу… Века плывут. Повсюду я странствую: как Черный Паладин с Востока еду в золотистом дыме… Века плывут, и я меняюсь с ними: Флоренции я страстный властелин, и весь я — пламя, роскошь и отвага!.. Но вот мой путь ломается, как шпага: я — еретик презренный… Я — Марат, в июльский день тоскующий… Бродяга — я, Байрон, — средь невидимых дриад в журчащей роще — что лепечет влага? Не знаю, — прохожу… Ловлю тебя, тебя, Мария, сон мой безглагольный, из века в век!.. По-разному любя, мы каждому из тех веков невольно цвет придаем, — цвет, облик и язык, ему присущие… Тоскуем оба: во мне ты ищешь звездного огня, в тебе ищу земного. У меня — два спутника: один — Насмешка; Злоба — другой; и есть еще один Старик, — любви моей бессмертный соглядатай… А вкруг тебя скользят четой крылатой два голубиных призрака всегда… Летит твоя падучая звезда из века в век, — и нет тебе отрады: ты — Грешница в евангельском луче; ты — бледная Принцесса у ограды; ты — Флорентийка в пламенной парче, вся ревностью кипящая Киприда! Ты — пленница священного Мадрида, в тугих цепях, с ожогом на плече… Ты — девушка, вошедшая к Марату{1}… Как помню я последнюю утрату, — как помню я!.. Гречанкою слепой являешься — и лунною стопой летаешь ты по рощице журчащей. Иду я — раб, тоску свою влачащий… Века, века… Я в каждом узнаю одну черту моей любви; для каждой черты — свой век; и все они мою тоску таят… Я — дух пустынной жажды, я — Агасфер{2}. То в звездах, то в пыли я странствую. Вся летопись земли — сон обо мне. Я был и вечно буду. Пускай же хлынут звуки отовсюду! Встаю, тоскую, крепну… В вышине Моя любовь сейчас наполнит своды!.. О, музыка моих скитаний, воды и возгласы веков, ко мне… Ко мне!..1923
Примечания
Сценарий пантомимы на симфоническую музыку В. Ф. Якобсона Набоков писал в соавторстве с И. С. Лукашем в сентябре — ноябре 1923 г. Пролог написан Набоковым самостоятельно — под его текстом в газете значится «В. Сирин».
В газетной публикации драматическому монологу предшествовала заметка, подписанная «Л. С. Я.», одним из авторов которой был Набоков (если инициалы раскрыть как «Лукаш, Сирин, Якобсон»):
«На днях Иван Лукаш и Владимир Сирин, совместно с композитором В. Ф. Якобсоном, закончили работу над симфонией его, предназначенной для театральной постановки.
После нескольких месяцев труда авторам и композитору удалось найти для симфонии этой форму сценического воплощения. Это — драматическая пантомима в пяти частях.
Творческий ее замысел таков: дать оправданную музыкой театральную игру, драматические столкновения и степень переживаний которой были бы выразителями соответствующих музыкальных сочетаний симфонии.
Следуя романтическим сменам музыкального стиля композитора, авторы создали романтическую эпопею о любви, скитающейся по земле, как вечный скиталец Агасфер. Духовные волны, настроения, переживания симфонии нашли свое выражение в тех или иных актах, приобщенных к эпохам, наиболее мощно воплощающим эти духовные волны симфонии.
В пантомиму авторами введено слово и диалог, которые врываются в пластическую, немую игру там, где для этого есть действительная драматическая необходимость.
"Агасфер", или "Апокриф любви", по содержанию — вечное столкновение мужчины и женщины, вечное искание и вечное ненахождение любви.
Эта новая музыкально-сценическая работа будет на днях прочтена, в сопровождении музыки, для представителей русской прессы и русского театра в Берлине».
О чтении «Агасфера» в «Руле» вскорости появился отзыв:
«Недавно в частном доме состоялось эскизное исполнение на рояле М. <sic!> Якобсоном музыки для пантомимы "Агасфер" с параллельным чтением сценария авторами его В. Сириным и И. Лукашем. Сюжет трагической пантомимы по широте замысла претендует на философско-символическое значение и сквозь разные эпохи проводит идею вечного странствования любви, неудовлетворенности и роковой обреченности. Но как часто в таких произведениях основная мысль (выраженная в красивых стихах пролога) туманно мерцает, дробится — символы проведены недостаточно последовательно и не чувствуется выдержанной аналогии в стилизациях разных эпох. Основным образом сомнительно<е> превращение Иуды в Агасфера и романтическое истолкование предательства Иуды ради отвергающей его Магдалины неинтересно после сложно-психологического освещения Андреева и Гедберга. Совершенно неравнозначны дальнейшие воплощения Агасфера в Черного Паладина, торжествующего героя Герцога, бродячего пророка времен инквизиции, Марата, убиваемого Шарлоттой вне любовного конфликта, Байрона, и современного героя северного городка. Хороша местами красочная сторона, большие постановочные возможности и требования современной изобретательности и пышности, от осуществления которых будет зависеть в большой мере общее впечатление…»
(Л.Л<андау>. Агасфер, пантомима // Руль. 1924. 9 января).В январе 1924 г. Набоков писал Вере Слоним о своем заказчике: «А, знаешь, бедный наш Якобсон третьего дня бросился в Шпрей, пожелав, как Садко, дать маленький концерт русалкам. К счастью, его подводный гастроль был прерван доблестным нырком "зеленого", который вытащил за шиворот композитора с партитурой подмышкой. Лукаш мне пишет, что бедняга сильно простужен, но, в общем, освежен. Так-то» (BCNA.[1] Letters to Vera Nabokov. 17 января 1924 г.). Впечатление от В. Якобсона Набоков сохранил надолго: четверть века спустя он писал Р. Гринбергу: «"Взялся за гуж, полезай в кузов", как говорил некто Якобсон, музыкант, страшно сопел, когда брал аккорды» (Друзья, бабочки и монстры. Из переписки Владимира и Веры Набоковых с Романом Гринбергом / Публ. Р. Янгирова // Диаспора: новые материалы. Париж; СПб.: Athenaeum — Феникс, 2001. Т. 1. С. 500). О самом либретто «Агасфера» Набоков впоследствии отзывался так: «Ужасно! Если я только завладею им, если я увижу его, я его уничтожу!» (A. Field. VN. The Life and Art of Vladimir Nabokov. London: Macdonald Queen Anne Press, 1987. P. 123).