Выбрать главу
   Сливалось с ними, и весь запад неба   И все под ним недвижимое море   Пурпурным янтарем сияли; было   Великое спокойствие в пространстве.   В глубокой думе, руки на груди   Крест-накрест сжав, он, вождь побед   недавно   И страх царей, теперь царей колодник,   Сидел один над бездной на скале,   И на море – которое пред ним   Так было тихо и, весь пламень неба   В себя впивая всей широкой грудью,   Им полное, дыханьем несказанным   Вздымалося – смотрел. Пред ним широко   Пустыня пламенная расстилалась.   С ожесточеньем безнадежной скорби,   Глубоко врезавшейся в сердце,   С негодованьем силы, вдруг лишенной   Свободы, он смотрел на этот хаос   Сияния, на это с небесами   Слиявшееся море. Там лежал   И самому ему уже незримый мир,   Им быстро созданный и столь же быстро   Погибший; а широкий океан,   Пред ним сиявший, где ничто следов   Величия его не сохранило,   Терзал его обиженную душу   Бесчувственным величием своим,   С каким его в своей темнице влажной   Он запирал. И он с презреньем взоры   От бездны отвратил, и оком мысли   Перелетел в страну минувшей славы.   Там образы великие пред ним,   Сражений тени, призраки триумфов,   Как из-за облак огненные Альпов   Вершины, подымались, а в дали далекой   Звучал потомства неумолчный голос;   И мнилося ему, что на пороге   Иного мира встретить ждут его   Величества всех стран и всех времен.   Но в этот миг, когда воспоминаньем   В минувшем гордой мыслью он летал, орел   Ширококрылый, от бездны моря быстро   Взлетев на высоту, промчался мимо   Его скалы и в высоте пропал.   Его полетом увлеченный, он   Вскочил, как будто броситься за ним   Желая в беспредельность; воли, воли   Его душа мучительную прелесть   Отчаянно почувствовала всю.   Орел исчез в глубоком небе. Тяжким   Свинцом его полет непритеснимый   На сердце пал ему; весь ужас   Его судьбы, как голова смертельная
   Горгоны,   Ему предстал; все привиденья славы   Минувшей вдруг исчезли; и один   Постыдный, может быть и долгий, путь   От тьмы тюремной до могильной, где   Ничтожество; и он затрепетал;   И всю ему проникло душу отвращенье   К себе и к жизни; быстрым шагом к краю   Скалы он подошел и жадном оком   Смотрел на море, и оно его   К себе как будто звало, и к нему   В своих ползущих на скалу волнах   Бесчисленные руки простирало.   И уж его нога почти черту   Между скалой и пустотой воздушной   Переступила...   В этот миг его   Глазам, как будто из земли рожденный,   На западе скалы, огромной тенью   Отрезавшись от пламенного неба,   Явился некто, и необычайный.   Глубоко движущий всю душу голос   Сказал: «Куда, Наполеон!» При этом зове,   Как околдованный, он на краю скалы   Оцепенел: поднятая нога   Сама собой на землю опустилась.   И с робостью, неведомой дотоле,   На подходящего он устремил   Глаза и чувствовал с каким-то странным   Оттолкновеньем всей души, что этот   Пришелец для него и для всего   Создания чужой; но он невольно   Пред ним благоговел, его черты   С непостижимым сердца изумленьем   Рассматривал... К нему шел человек,   В котором все нечеловечье было:   Он был живой, но жизни чужд казался;   Ни старости, ни молодости в чудных   Его чертах не выражалось; все в них было   Давнишнее, когда-то вдруг – подобно   Созданьям допотопным – в камень   Неумираюший и неживущий   Преобращенное; в его глазах   День внешний не сиял, но в них глубоко   Горел какой-то темный свет,   Как зарево далекого сиянья;   Вкруг головы седые волоса   И борода, широкими струями   Грудь покрывавшая, из серебра   Казались вылитыми; лоб   И щеки бледные, как белый мрамор,   Морщинами крест-накрест были   Изрезаны; одежда в складках тяжких,   Как будто выбитых из меди, с плеч   До пят недвижно падала; и ноги   Его шли по земле, как бы в нее   Не упираяся. – Пришелец, приближась,   На узника скалы вперил свои   Пронзительные очи я сказал:   "Куда ты шел и где б ты был, когда б   Мой голос вовремя тебя не назвал?   Не говорить с тобой сюда пришел я:   Не может быть беседы между нами,   И мыслями меняться нам нельзя;   Я здесь не гость, нe друг, не собеседник;   Я здесь один минутный призрак, голос   Без отзыва... Врачом твоей души   Хочу я быть, и перед нею всю   Мою судьбу явлю без покрывала.   В молчанье слушай. Участи моей   Страшнее не было, и нет, и быть   Не может на земле. Богообидчик,   Проклятью npеданный, лишенный смерти   И в смерти жизни, вечно по земле   Бродить приговоренный, и всему   Земному чуждый, памятью о прошлом   Терзаемый, и в области живых живой   Мертвец, им страшный и противный,   Не именующий здесь никого   Своим, и что когда любил на свете —   Все переживший, все похоронивший,   Все пережить и все похоронить   Определенный; нет мне на земле   Ни радости, ни траты, ни надежды;   День настает, ночь настает – они   Без смены для меня; жизнь не проходит,   Смерть не проходит; измененья нет   Ни в чем; передо мной немая вечность,   Окаменившая живая время;   И посреди собратий бытия,   Живущих радостно иль скорбно, жизнь   Любящих иль из жизни уводимых   Упокоительной рукою смерти,   На этой братской трапезе созданий   Мне места нет; хожу кругом трапезы   Голодный, жаждущий – меня они   Не замечают; стражду, как никто   И сонный не страдал – мое ж страданье   Для них не быль, а вымысел давнишний,   Давно рассказанная детям сказка.   Таков мой жребий. Ты, быть может,   С презреньем спросишь у меня: зачем же   Сюда пришел я, чтоб такой   Безумной басней над тобой ругаться?   Таков мой жребий, говорю, для всех   Вас, близоруких жителей земли;   Но для тебя моей судьбины тайну   Я всю вполне открою... Слушай.