Сливалось с ними, и весь запад неба И все под ним недвижимое море Пурпурным янтарем сияли; было Великое спокойствие в пространстве. В глубокой думе, руки на груди Крест-накрест сжав, он, вождь побед недавно И страх царей, теперь царей колодник, Сидел один над бездной на скале, И на море – которое пред ним Так было тихо и, весь пламень неба В себя впивая всей широкой грудью, Им полное, дыханьем несказанным Вздымалося – смотрел. Пред ним широко Пустыня пламенная расстилалась. С ожесточеньем безнадежной скорби, Глубоко врезавшейся в сердце, С негодованьем силы, вдруг лишенной Свободы, он смотрел на этот хаос Сияния, на это с небесами Слиявшееся море. Там лежал И самому ему уже незримый мир, Им быстро созданный и столь же быстро Погибший; а широкий океан, Пред ним сиявший, где ничто следов Величия его не сохранило, Терзал его обиженную душу Бесчувственным величием своим, С каким его в своей темнице влажной Он запирал. И он с презреньем взоры От бездны отвратил, и оком мысли Перелетел в страну минувшей славы. Там образы великие пред ним, Сражений тени, призраки триумфов, Как из-за облак огненные Альпов Вершины, подымались, а в дали далекой Звучал потомства неумолчный голос; И мнилося ему, что на пороге Иного мира встретить ждут его Величества всех стран и всех времен. Но в этот миг, когда воспоминаньем В минувшем гордой мыслью он летал, орел Ширококрылый, от бездны моря быстро Взлетев на высоту, промчался мимо Его скалы и в высоте пропал. Его полетом увлеченный, он Вскочил, как будто броситься за ним Желая в беспредельность; воли, воли Его душа мучительную прелесть Отчаянно почувствовала всю. Орел исчез в глубоком небе. Тяжким Свинцом его полет непритеснимый На сердце пал ему; весь ужас Его судьбы, как голова смертельная Горгоны, Ему предстал; все привиденья славы Минувшей вдруг исчезли; и один Постыдный, может быть и долгий, путь От тьмы тюремной до могильной, где Ничтожество; и он затрепетал; И всю ему проникло душу отвращенье К себе и к жизни; быстрым шагом к краю Скалы он подошел и жадном оком Смотрел на море, и оно его К себе как будто звало, и к нему В своих ползущих на скалу волнах Бесчисленные руки простирало. И уж его нога почти черту Между скалой и пустотой воздушной Переступила... В этот миг его Глазам, как будто из земли рожденный, На западе скалы, огромной тенью Отрезавшись от пламенного неба, Явился некто, и необычайный. Глубоко движущий всю душу голос Сказал: «Куда, Наполеон!» При этом зове, Как околдованный, он на краю скалы Оцепенел: поднятая нога Сама собой на землю опустилась. И с робостью, неведомой дотоле, На подходящего он устремил Глаза и чувствовал с каким-то странным Оттолкновеньем всей души, что этот Пришелец для него и для всего Создания чужой; но он невольно Пред ним благоговел, его черты С непостижимым сердца изумленьем Рассматривал... К нему шел человек, В котором все нечеловечье было: Он был живой, но жизни чужд казался; Ни старости, ни молодости в чудных Его чертах не выражалось; все в них было Давнишнее, когда-то вдруг – подобно Созданьям допотопным – в камень Неумираюший и неживущий Преобращенное; в его глазах День внешний не сиял, но в них глубоко Горел какой-то темный свет, Как зарево далекого сиянья; Вкруг головы седые волоса И борода, широкими струями Грудь покрывавшая, из серебра Казались вылитыми; лоб И щеки бледные, как белый мрамор, Морщинами крест-накрест были Изрезаны; одежда в складках тяжких, Как будто выбитых из меди, с плеч До пят недвижно падала; и ноги Его шли по земле, как бы в нее Не упираяся. – Пришелец, приближась, На узника скалы вперил свои Пронзительные очи я сказал: "Куда ты шел и где б ты был, когда б Мой голос вовремя тебя не назвал? Не говорить с тобой сюда пришел я: Не может быть беседы между нами, И мыслями меняться нам нельзя; Я здесь не гость, нe друг, не собеседник; Я здесь один минутный призрак, голос Без отзыва... Врачом твоей души Хочу я быть, и перед нею всю Мою судьбу явлю без покрывала. В молчанье слушай. Участи моей Страшнее не было, и нет, и быть Не может на земле. Богообидчик, Проклятью npеданный, лишенный смерти И в смерти жизни, вечно по земле Бродить приговоренный, и всему Земному чуждый, памятью о прошлом Терзаемый, и в области живых живой Мертвец, им страшный и противный, Не именующий здесь никого Своим, и что когда любил на свете — Все переживший, все похоронивший, Все пережить и все похоронить Определенный; нет мне на земле Ни радости, ни траты, ни надежды; День настает, ночь настает – они Без смены для меня; жизнь не проходит, Смерть не проходит; измененья нет Ни в чем; передо мной немая вечность, Окаменившая живая время; И посреди собратий бытия, Живущих радостно иль скорбно, жизнь Любящих иль из жизни уводимых Упокоительной рукою смерти, На этой братской трапезе созданий Мне места нет; хожу кругом трапезы Голодный, жаждущий – меня они Не замечают; стражду, как никто И сонный не страдал – мое ж страданье Для них не быль, а вымысел давнишний, Давно рассказанная детям сказка. Таков мой жребий. Ты, быть может, С презреньем спросишь у меня: зачем же Сюда пришел я, чтоб такой Безумной басней над тобой ругаться? Таков мой жребий, говорю, для всех Вас, близоруких жителей земли; Но для тебя моей судьбины тайну Я всю вполне открою... Слушай.