Тем временем час от часу душнее В Ерусалиме становилось. Зная, Что будет, все Иисуса Назорея Избранники покинули убивший Учителя их город и ушли За Иордан. Я все, и все сбывалось, Что предсказал он: Палестина вся Горела бунтом; легионы Рима Терзали области ее; и скоро Приблизился к Ерусалиму час Его судьбы; то время наступило, Когда, как он пророчил, "благо будет Сошедшим в гроб, и горе матерям С младенцами грудными, горе старцам И юношам, живущим в граде, горе Из града не ушедшим в горы девам". Веспасианов сын извне пути Из града все загородил, вогнав Туда насильно мор и голод; Внутри господствовали буйство, бунт. Усобица, безвластъе, безначалье. Владычество разбойников, извне Прикликанных своими на своих. Вдруг три осады: храма от пришельных Грабителей, грабителей от града, града От легионов Тита... Всюду бой; Первосвященников убийство в храме: На улицах нестройный крик от страха, От голода, от муки передсмертной, От яростной борьбы за кус согнившей Еды, рев мятежа, разврата песни, Бесстыдных оргий хохот, стоп голодных Младенцев, матерей тяжелый вой... И в высоте над этой бездной динем Безоблачно пылающее небо, Зловонную заразу вызывая Из трупов, в граде и вне града Разбросанных; в ночи ж, как божий меч, Звезда беды, своим хвостом всю твердь Разрезавшая пополам. Ерусалиму Пророча гибель... И погибнуть весь Израиль обречен был; отовсюду Сведенный светлым праздником пасхальным В Ерусалим, народ был разом предан На истребленье мстительному Риму. И все истреблены: убийством, гладом, В когтях зверей, прибитые к крестам, В цепях, в изгнанье, в рабстве на чужбине. Погиб господний град – и от созданья Мир не видал погибели подобной. О, страшно он боролся с смертным часом! Когда в него, все стены проломив, Ворвался враг и бросился на храм, — Народ, в его толпу, из-за ограды Исторгшись, врезался и, с ней сцепившись. Вслед за собой ее вовлек в средину Ограды. Бой ужасный, грудь на грудь, Тут качался; и, наконец, спасаясь, Вкруг скинии, во внутренней ограде Столпились мы, отчаянный, последний Израиля остаток... Тут увидел Я несказанное: под святотатной Рукою скиния открылась, стало Нам видимо невиданное оку Дотоль – ковчег завета... В этот миг Храм запылал, и в скинию пожар Ворвался... Мы, весь гибнущий Израиль, И с нами нас губящий враг в единый Слилися крик, одни завыв от горя, А те заликовав от торжества Победы... Вся гора слилася в пламя, И посреди его, как длинный, гору Обвивший змей, чернело войско Рима. И в этот миг все для меня исчезло. Раздавленный обрушившимся храмом, Я пал, почувствовав, как череп мой И кости все мои вдруг сокрушились. Беспамятство мной овладело... Долго ль Продлилося оно – не знаю. Я Пришел в себя, пробившись сквозь какой-то Невыразимый сон, в котором все В одно смешалося страданье. Боль От раздробленья всех костей, и бремя Меня давивших камней, и дыханья Запертого тоска, и жар болезни, И нестерпимая работа жизни, Развалины разрушенного тела Восстановляющей при страшной муке И голода и жажды – это все Я совокупно вытерпел в каком-то Смятенном, судорожном сне, без мысли, Без памяти и без забвенья, с чувством Неконченного бытия, которым, Как тяжкой грезой, вся душа Была задавлена и трепетала Всем трепетом отчаянным, какой Насквозь пронзает заживо зарытых В могилу. Но меня моя могила Не удержала; я из-под обломков, Меня погребших, вышел снова жив И невредим; разбив меня насмерть, Меня, ожившего, они извергли, Как скверну, из своей громады.