Арены мертвый, труп его тащили, И стала вдруг она пуста. Народ Умолк и ждал, как будто в страхе, знака Не подавая нетерпенья. Вдруг В глубокой этой тишине раздался Из подземелья львиный рев, и сквозь Отверзтый вход амфитеатра старец Игнатий и с ним двенадцать христиан, Зверям на растерзанье произвольно С своим епископом себя предавших, На страшную арену вышли. Старец, Оборотясь к другим, благословил их, Ему с молением упавших в ноги; Потом они, прижав ко груди руки: "Тебя,– запели тихо, – бога, хвалим, Тебя едиными устами в смертный Час исповедуем..." О, это пенье, В Ерусалиме слышанное мною На праздничных собраньях христиан С кипеньем злобы, здесь мою всю душу Проникнуло незапным вдохновеньем. Что предо мной открылось в этот миг, Что вдруг во мне предчувствием чего-то Невыразимого затрепетало И как, в амфитеатр ворвавшись, я Вдруг посреди дотоле ненавистных Мне христиан там очутился – я Не знаю. Пенье продолжалось; но Уж на противной стороне арены Железная решетка, загремев, упала, И уж в ее отверстии стоял С цепей спущенный лев, и озирался... И вдруг, завидя вдалеке добычу, Он зарыкал... и вспыхнули глаза, И грива стала дыбом... Тут вперед Я кинулся, чтоб старца заслонить От зверя... Он уже кидался к нам Прыжками быстрыми через арену; Но старец, кротко в сторону меня Рукою отодвинув, мне сказал: "Должно пшено господнее в зубах Звериных измолоться, чтоб господним Быть чистым хлебом; ты же, друг, отселе Поди в свой путь, смирись, живи и жди..." Тут был он львом обхвачен... Но успел Еще меня перекрестить и взор Невыразимый от меня на небо В слезах возвесть, как бы меня ему Передавая... О, животворящий, На вечность всю присутственный в душе, Небесного блаженства полный взгляд! Могуществом великого мгновенья Сраженный, я без памяти упал К ногам терзаемого диким зверем Святителя; когда ж очнулся, вкруг Меня в крови разбросанные члены Погибших я увидел; и усталый Терзанием лежал, разинув пасть И быстро грудью жаркою дыша, Спокойный лев, вперив в меня свои Пылающие очи. Но когда Я на ноги поднялся, он вскочил, И заревел, и в страхе от меня Стал пятиться, и быстро вдруг Через арену побежал, и скрылся В своем заклепе. Весь амфитеатр От восклицаний задрожал, а я От места крови, плача, удалился, И из ворот амфитеатра беспреградно вышел Что после в оный чудный день случилось. Не помню я; но в благодатном взгляде, Которым мученик меня усвоил В последний час свой небесам, опять Блеснула светлая звезда, мгновенно Мне некогда блеснувшая с Голгофы, В то время безотрадно, а теперь Как луч спасения. Как будто что-то Мне говорило, что моя судьба Переломилась надвое; стремленье К чему-то не испытанному мною Глубоко мне втеснилось в грудь, и знаком Такого измененья было то, Что проклинание моим устам Произносить уже противно стало, Что злоба сердца моего в унылость Безмолвно-плачущую обратилась. Что наконец страдания мои Незапная отрада посетила: Хотя еще к моей груди усталой. По-прежнему, во мраке ночи сон Не прикасался; но уже во тьме Не ужасы минувшего, как злые Страшилища, передо мной стояли, В меня вонзая режущие душу Глаза; а что-то тихое и мне Еще неоткровенное, как свежий, Предутренний благоуханный воздух — Вливалося в меня и усмиряло Мою борьбу с собой. О! этот взгляд! Он мне напомнил тот прискорбно-кроткий, С каким был в оный день мой приговор Произнесен... Но я уже не злобой Наполнен был при том воспоминанье, А скорбию раскаянья глубокой И чувствовал стремленье пасть на землю, Зарыть лицо во прах и горько плакать. То были первые минуты тайной. Будящей душу благодати, первый, Еще неясно слышный, безответный, Но усладительный призыв к смиренью И к покаянью. В языке нет слова, Чтоб имя дать подобному мгновенью, Когда с очей души вдруг слепота Начнет спадать и божий светлый мир Внутри и вне ее, как из могилы, Начнет с ней вместе воскресать. Такое Движение в моей окаменелой Душе незапно началося... Было Оно подобно зыби после бури, Когда нет ветра, небеса светлеют, А волны долго в диком беспорядке Бросаются, кипят и стонут. В этой Борьбе души меж тьмой и светом я Неодолимое влеченье в край Отечества почувствовал, к горам Ерусалима – и к брегам желанным Поплыл я, и корабль мой Прибила буря к острову Патмосу. Промысл Господний втайне от меня ту бурю Послал. Там жил изгнанник, старец Столетний, Иоанн, благовеститель Христа и ученик его любимый. О нем не ведал я: но провиденье Меня безведомо к нему путем Великой бури привело, и цепью бури Корабль наш был прикован к берегам Скалистым острова, пока со мной Вполне моя судьба не совершилась.