Завтра пошла в школу, еле собрала одежду, которую мама все–таки как-то погладила, но красные подтеки были видны на руках, щеках и один небольшой на лбу. Пусть и ужасно бить детей, но это линии и ничто, – сказал бы разумный и взрослый человек. Кроме того, отец не изничтожил её, не было ни значительных кровавых подтеков, ни даже царапин, но сочно-розовые полосы были, ещё пару синяков возле рёбер, копчика и несколько на голени, темно-синих, цвета первого часа после заката. В школе это обнаружили ученики, не учителя, привыкшие видеть на детях всякие отметки досадной семейной жизни, и начали называть её тигрица с интимным подтекстом, то есть табуированным в пятом классе и от того задиристо-унизительным, омерзительным. Родители бы поразились, сколько дети вульгарных слов в пятом классе знают, какие темы обсуждают и что делают, правда, неизменно табуируют всё и относятся с отвращением. В любом случае, тяжко бы им было представить, ведь их детство под пеленой, а восприятие детей, словно невинных существ, сохраняется в голове, сколько бы Фрейд не спорил ещё в начале прошлого столетия об этом. Никто так не матерится, с отдачей и напористостью, как интеллигент и пятиклассник, а наивность, по крайней мере, вторых – это чистейший стереотип из–за проблем с памятью: к сожалению, оказывается так, что стереотипы зачастую вечнее любых империй, этносов, людей и государств.
Спустя 4 года старшая сестра беременеет от парня из большого города, в котором живёт главный герой, и переезжает туда, утаскивая всю семью за собой. В первом время находит работу как мать, так и отец. Старшая сестра, Настя, живёт с парнем в просторной квартире с единственным минусом – его семьёй, ссорится постоянно со свекровью по причине лености в уходе за ребёнком, но хвастается заработком на хорошей работе. Прожили они так примерно год, но с парнем она стала вскоре друг друга ненавидеть, потому что он её принижал и мог замахнуться.
А свекровь вообще начала изживать, будучи женщиной суеверной, стала подкидывать даже какие-то кукурузные зерна под дверь. После того, как та, окончательно сойдя с ума, попшикала подушку молодой матери какими-то странными травными духами, Анастасия схватила ребёнка и убежала из дурдома изначально к родителям, но, проживя там где-то две недели, перебралась на съёмную квартиру. За хамство через полгода её уволили с работы, первую неделю она была в панике, сдала в секондхэнд пару брендовых вещей, так как не имела сил попрошайничать у родителей, которым было непросто. Мать сократили, из–за чего многочисленные тяготы снедали голову Олега Федоровича, и Настя это знала.
Буквально через несколько недель Настя приобретает снова дорогие вещи, новый телефончик, даже отцу, матери, Лизе даёт подарки. Рассказывает, что работает фрилансером с редкими появлениями в «офисе-комнатушке». Обильно закупилась дорогими детскими игрушками, японскими памперсами и сменила русскую на немецкую коляску. Хоть, может, она и походила, живя со свекровью, на die Engelmacherinnen – в это время почему-то стремглав самоосозналась, полноценно и самостоятельно, родительски глубоко: подозрительно рано забирала ребёнка, мальчика по имени Саша, с яслей и ухаживала за ним, отказываясь от помощи родителей. Всем мерещилось, будто она вообще не работает.
Тот новый год они вместе встретили с почти отличницей младшей дочерью, роскошно трудоустроенной старшей и неплохой матерью и, основное, едва ли не бросившим пить и поднявшимся в карьере отцом – невероятная нега в семье. Настя всем вручила щедрые подарки и не было дней краше во всей их прошлой жизни, чем эти новогодние праздники, в которые каждый жадно смаковал счастье по-своему, сумасбродно, всесильно вгрызаясь во всякий играющий миг и радикально отказываясь отпускать его.
Праздники прошли и один момент нарушился бесповоротно, один-единственный винтик из машины удовольствий выпал и все вверглось в хаос, боль и страдания. Нет ничего неуязвимого, особенно радость жизни: она, честно сказать, вообще крупка, словно хрустальная ваза, наполняемая болью, как лопнет и ничего не собрать, разлилось и навечно впиталось. В трагедии нет причин конфузиться – ей нужно отдаться и не верить в счастье вовсе. Будет легче. Наверное.
Так не хотели делать в семье Соглятских (не хотел упоминать фамилию, но пришлось). Она наивно верили в счастье и оно рухнуло одним пакостным открытием: всё это время Анастасия работала закладчицей, разносила смерть молодым людям, и её быстро и, как это бывает, безапелляционно упекли на восемь долгих лет в «места расправы жизни». Тяжко стоял вопрос о усыновление ребёнка: столько потерь нервов, ссор и конфликтов пришлось миновать, стоически пройти бабушке и дедушке, родителям Настеньки и Лизы, чтобы достичь этого, ведь заносчивая свекровь жития не давала. Благо, на тяжбах по опеке вела она себя обыкновенно, удивительно-шизоидно, кричала про Солонов суд, про золотого тельца бывшей невестки сына, обильно брызгая слюнями. Ещё без стеснения выдумывала моменты употребления, стремилась увещевать суд в интоксикациях спиртами, якобы часто происходивших в последнее время с Олегом Фёдоровичем, искренним трезвенником, что склонило решение суда в пользу семьи. Лиза заканчивала школу тогда и на выпуском, отойдя от ресторанов, случайно познакомилась с Егоркой. Они долго пообщались в социальных сетях, стали дружить и, наконец, почти синхронно признались в чувствах. Обоим было к тому времени по 18, они могли снимать квартиру и желали это по многим причинам: Егор из–за «хахалей мамы», которые не любили его, а Лиза из–за малого ребёнка, который должен был поселиться в её комнате, так и ещё с последующим изменением пространства под ребёнка. Отец с мамой последнюю кровинушку ради «счастья и благополучия без кривых мыслей» профинансировали, а про Егора вы всё ведаете без повторений. Вернёмся к прошлому повествованию, уяснив психологические причины поведения Лизы.