И сироты, приблизясь к креслу на цыпочках, опустились на колени по обеим его сторонам. Они набожно сложили руки, как на молитву. Картина была очаровательна. Подняв свои милые лица к Габриелю, девушки произнесли тихим, тихим голосом, который был так же свеж и нежен, как и их пятнадцатилетние лица:
— Габриель! Поговори с нами о нашей матери!..
При этих словах Габриель сделал легкое движение и полуоткрыл глаза. Прежде чем окончательно проснуться, молодой миссионер в полусне заметил прелестное видение и, не отдавая себе в нем отчета, любовался молодыми девушками.
— Кто меня зовет? — спросил он, наконец проснувшись совсем и подняв голову.
— Мы!
— Роза и Бланш!
Пришла очередь покраснеть и Габриелю. Он узнал спасенных им девушек.
— Встаньте, сестры мои, — сказал он наконец, — на коленях стоят только перед Богом…
Сироты повиновались и встали, держа друг друга за руки.
— Вы, значит, знаете мое имя? — спросил Габриель, улыбаясь.
— О! мы его не забыли!
— Кто же вам его сказал?
— Вы…
— Я?..
— Когда вы приходили к нам от нашей матери…
— Сказать нам, что она вас к нам послала и что вы всегда будете заботиться о нас!
— Я?! — удивился миссионер, ничего не понимая в этих речах. — Вы ошибаетесь… Сегодня я увидел вас впервые…
— А в наших сновидениях?
— Да, вспомните, во сне?
— В Германии… три месяца тому назад… Посмотрите на нас хорошенько!
Габриель не мог сдержать улыбки при наивной просьбе девушек вспомнить сон, который видели они. Все более и более изумляясь, он спросил:
— В ваших снах?
— Ну, конечно… и вы нам давали такие хорошие советы…
— Так что и потом, в тюрьме… когда мы так горевали… ваши слова служили нам утешением и поддержкой.
— Разве не вы вывели нас из тюрьмы в Лейпциге… в ту темную ночь, когда не было видно ни зги?
— Я?!
— Кто же другой пришел бы помочь нам и нашему старому другу?
— Мы ему говорили, что вы будете любить и его за то, что он нас любит… а он не хотел сперва верить ангелам!
— Так что сегодня во время бури мы почти что нисколько не боялись…
— Мы ждали вас.
— Да… сегодня Бог действительно помог мне спасти вас. Но я возвращался из Америки и в Лейпциге не был никогда… значит, и из тюрьмы вывел вас не я… Скажите мне, сестры, — прибавил он, улыбаясь, — за кого вы меня принимаете?
— За доброго ангела, которого мы видели еще раньше в снах… и которого прислала к нам наша мать заботиться о нас!
— Дорогие сестры!.. я только бедный священник… Случайно я оказался похож на ангела, которого вы видели во сне… и видеть которого вы только во сне и могли, так как ангелы для нас невидимы!
— Как? ангелов нельзя видеть? — спросили сироты, переглядываясь с грустью.
— Это ничего, мои милые сестры! — сказал Габриель, ласково взяв их за руки. — Сны, как и все другое, посылает нам Бог… а раз тут замешана и ваша мать, то вы вдвойне должны благословлять свое сновидение.
В эту минуту открылась дверь, и в комнату вошел Дагобер.
До сих пор сироты в своей наивной гордости, что о них заботится архангел, совершенно забыли, что у жены Дагобера был приемный сын, которого звали Габриелем и который был священником и миссионером.
Как ни спорил солдат, что его рана не стоит внимания, что это просто-напросто белая рана, деревенский хирург ее перевязал и надел черную повязку, которая скрывала большую часть лба, придавая физиономии Дагобера еще более суровый вид, чем обыкновенно. Войдя в залу, он изумился, видя, что какой-то незнакомец фамильярно держит девушек за руки. Изумление солдата было вполне понятно. Он не подозревал, что миссионер спас жизнь сестер и пытался спасти его самого.
Среди бури и волн у Дагобера, цеплявшегося за скалу, не было возможности разглядеть, кто помог девушкам и пытался помочь ему взобраться на утес. Придя в замок и увидав Розу и Бланш, он от усталости, волнения и от раны потерял сознание и не успел заметить миссионера.
Ветеран начал уже хмурить свои густые седые брови под черной повязкой при виде такого фамильярного обращения, но девушки, заметив своего друга, с чисто дочерней любовью бросились в его объятия. Но как он ни был тронут, он все-таки искоса поглядывал на Габриеля, который стоял так, что он не мог хорошо разглядеть его лица.
— Ну, как твоя рана? — спросила Роза. — Нам сказали, что опасного ничего нет.
— Тебе еще больно? — прибавила Бланш.
— Да нет, деточки… Только этот деревенский лекарь обмотал меня всеми этими тряпками… право, если бы моя голова была изрублена саблей, больше бы перевязывать ее не пришлось! Меня приняли за неженку, а между тем это просто белая рана, и мне очень хочется… — и солдат тронул рукой голову.