- Вероятно, это выходит превосходно. Столько голосов!
- Очень хорошо, уверяю вас! Господин Гарди особенно поощряет это занятие, считая благотворным его действие на ум, сердце и нравы! Зимою он пригласил за свой счет двух учеников знаменитого господина Вилема, и с тех пор наша школа добилась значительных успехов. Вы не поверите, какое впечатление производит хорошо спевшийся хор из двухсот человек, исполняющий какой-нибудь гимн труду или свободе!.. Вот вы сами услышите... это нечто величественное и возвышающее душу... братское единство всех голосов, сливающихся в один торжественный, звучный, величественный...
- Верю, верю! Какое счастье жить здесь! И работа, чередующаяся с отдыхом, станет источником удовольствия!
- Увы! и здесь есть страдания и слезы, - грустно заметил Агриколь. Видите, вон там маленькое здание совсем в стороне?
- Вижу. Что же это такое?
- Это наша больница. Правда, благодаря здоровому образу жизни она никогда не бывает переполнена. Ежегодные взносы позволяют нам держать хорошего врача, а касса взаимопомощи выдает за время болезни две трети заработка.
- Как хорошо устроено! А что там за здание по другую сторону лужайки?
- Это прачечная с проточной горячей и холодной водой, а там дальше сушильня, конюшни и амбары: на фабрике есть ведь и лошади.
- Но когда же, господин Агриколь, откроете вы мне тайну этих чудес?
- Вы все это поймете в течение десяти минут.
Но любопытство Анжели Нельзя были тотчас же удовлетворить. Девушка стояла с Агриколем в саду у решетки со стороны большой аллеи, отделявшей мастерские от общежития. Порыв ветра внезапно донес откуда-то звуки труб и военной музыки. Послышался галоп двух быстро приближавшихся лошадей. Вскоре показались два всадника: один на прекрасной вороной лошади с длинным развевавшимся хвостом, в высоких сапогах со шпорами и - как при Империи - в белых лосинах. Голубой мундир сиял золотым шитьем, большая красная лента ордена Почетного легиона красовалась на правом эполете с четырьмя серебряными звездочками, а белые перья на шитой золотом шляпе означали, что всадник носил звание французского маршала. Трудно представить себе человека с более воинственной и рыцарской осанкой, способного столь гордо сидеть на боевом, коне.
Поравнявшись с Агриколем и Анжель, маршал Симон, так как это был он, разом остановил коня, ловко соскочил и бросил шитые золотом поводья ливрейному лакею, сопровождавшему его.
- Где прикажете ждать, господин герцог? - спросил стремянный.
- В конце аллеи, - сказал маршал и, сняв почтительно шляпу, живо пошел навстречу к кому-то, кого молодые люди еще не могли увидеть.
Это был старик с умным и энергичным лицом, вышедший из-за поворота аллеи. Он носил чистую рабочую блузу, поверх длинных седых волос надета была суконная фуражка; заложив руки в карманы, он спокойно покуривал старую пенковую трубку.
- Здравствуйте, милый батюшка, - почтительно сказал маршал, крепко обнимая старого рабочего, который нежна поцеловал сына и затем, увидав, что тот держит шляпу в руках, сказал, улыбаясь:
- Надевай шляпу, мальчик... Ишь, какой ты нарядный!
- Я был здесь поблизости... на смотру... и воспользовался случаем повидать вас.
- А, значит, девочек я сегодня не увижу? Они не приедут поцеловать меня, как всегда в воскресенье?
- Нет, батюшка... они приедут попозже в коляске с Дагобером.
- А чем же ты так озабочен?
- Мне надо поговорить с вами об очень важном деле, батюшка! проговорил взволнованным голосом маршал.
- Пойдем тогда ко мне! - сказал с беспокойством старик.
И они оба исчезли за поворотом аллеи.
- Анжель не могла прийти в себя от изумления, что у блестящего генерала, которого называли господином герцогом, отец был старый рабочий в блузе. Она спросила Агриколя:
- Как... господин Агриколь... этот старый рабочий?..
- Отец господина маршала, герцога де Линьи... друга, я могу это сказать... - растроганным голосом отвечал Агриколь, - друга моего отца, служившего под его началом двадцать с лишним лет!
- Такой знатный господин и так почтителен и нежен с отцом! Благородное, верно, сердце у этого маршала! Но почему его отец остается рабочим?
- Потому что дядюшка Симон ни за что на свете не расстанется со своим ремеслом и своей фабрикой. Он родился рабочим, рабочим же хочет и умереть, хотя его сын маршал и герцог!
3. СЕКРЕТ
Когда вполне понятное удивление Анжели по поводу приезда маршала Симона рассеялось, Агриколь заметил ей улыбаясь:
- Я не хотел бы воспользоваться случаем, дабы избежать разъяснения секрета всех чудес нашего общежития.
- О! я бы тоже не удовлетворилась одним только обещанием, господин Агриколь, - ответила Анжель. - Вы слишком меня заинтересовали.
- Ну, так слушайте. Господин Гарди как настоящий волшебник произнес _три_ магических слова: ассоциация, община, братство. Мы поняли значение этих слов, так возникли все эти чудеса, дающие нам много благ и в то же время выгодные для господина Гарди.
- Вот последнее-то мне и кажется необыкновенным, господин Агриколь.
- В таком случае представьте себе, что господин Гарди совсем не то, что он есть на самом деле, а просто делец с черствым сердцем, не думающий ни о чем, кроме барышей. Он рассуждал бы так: "Чтобы фабрика была доходной, необходимо следующее: хорошие рабочие руки, экономное расходование сырья, производительная трата времени рабочими, словом, возможно более дешевое производство и высокое качество, чтобы можно было продавать дороже..."
- Конечно, господин Агриколь, фабрикант не желает большего.
- Учитывая это, господин Гарди как делец продолжал бы: "Удаленность фабрики от жилья неудобна, т.к., вставая раньше, рабочие должны меньше спать; сокращать сои, столь необходимый работнику, - это дурной ход: он становится слабее, и это отзывается на труде; непогода в разные времена года осложнит ему дорогу; рабочий придет промокший, продрогнув от холода, расстроенный уже до работы, и тогда... что за ценность представит его работа!!!"
- К сожалению, это верно. Когда в Лилле я приходила к себе на фабрику вся промокшая под холодным дождем, то, бывало, целый день дрожала за ткацким станком.
- Наш делец продолжал бы рассуждать так: "Поместив рабочих ближе к фабрике, я могу устранить это неудобство. Подсчитаем: женатый рабочий платит в Париже в среднем 250 франков в год за одну или две плохих темных, тесных и нездоровых - комнаты с чуланом (*26) на скверной, угрюмой, грязной улице. Он живет там с семьей в страшной тесноте, и у них расстроенное здоровье: болеют лихорадкой, отличаются худобой. Какой же работы можно ждать от такого человека? Холостые рабочие платят за несколько меньшее, но столь же нездоровое помещение до 150 франков. Значит, мои 146 женатых рабочих платят за ужасные конуры 36.500 франков в год, а 115 холостых - 17.280 франков; т.е. на квартирную плату в год уходит более 50.000 франков, а это доход с целого миллиона".