- Да, выпить он не дурак! И какой залихватский танцор при этом!.. Какие антраша выкидывал он с Розой в "Бурном Тюльпане"!
- И какая уморительная физиономия... с этой римской каской и в сапогах с отворотами!..
- Пышная Роза тоже славно пляшет. Загибает со всем искусством!
- Да, канкан вышел идеальный!
- Но канкан Королевы Вакханок на шесть тысяч футов выше уровня обычного канкана... Я не могу забыть ее сегодня ночью в "Бурном Тюльпане".
- Это было упоительно!
- Уважать ее нужно за это!
- Будь я отец семейства, я с радостью доверил бы ей воспитание своих сыновей.
- Ведь именно из-за этого... рискованного па полицейский-то сконфузился, эдакая жандармская невинность!
- Верно... довольно игриво вышло.
- Да... крутовато завернула! Полицейский-то подошел к ней да и спрашивает: "Слушай-ка, Королева, да ты, кажется, всерьез вздумала такое па откалывать?" А она в ответ: "О нет, целомудренный воин: я только учусь его проделывать каждый вечер по одному разику; хочу его выучить для того, чтобы танцевать в престарелые годы. Я дала обет, и знаешь для чего? Чтобы тебя произвели в бригадиры!" Такая шалунья!
- А с Голышом-то у ней все еще продолжается?.. Не понимаю!
- Не потому ли, что он был рабочим?
- Вот глупости! Очень пристало нам, студентам или приказчикам, задирать нос! Нет... но меня поражает верность Королевы!
- Действительно, целых три-четыре месяца...
- ...она от него без ума, а он от нее потерял разум!
- Интересные должны быть у них в таком случае беседы!
- Я иногда себя спрашиваю, у какого дьявола добывает Голыш те деньги, которые он тратит... Например, сегодня... говорят, все делается на его счет: наняты три кареты четверкой и заказан ужин на двадцать человек по десять франков с лица...
- Говорят, он получил наследство... Поэтому-то Нини-Мельница, который моментально пронюхивает о всех пирах и ужинах, познакомился с ним этой ночью. Ну, да и на Вакханку у него есть виды.
- У него! Ну, уж извини... Он слишком уродлив для этого. Женщины охотно с ним танцуют - это правда, но ведь только потому, что он умеет потешить публику... Но уж дальше - нет. Ведь и Пышная Роза его взяла в провожатые только потому, что он не может повредить ее репутации, пока с ней нет ее студента.
- Кареты!.. Вот и кареты! - закричала толпа в один голос.
Горбунья, которая никак не могла выбраться из толпы масок, не упустила ни слова из этого тяжелого для нее разговора: ведь речь шла о ее сестре, с которой она давно не видалась. И не из-за того, что у Королевы Вакханок злое сердце, но потому, что зрелище глубокой нищеты Горбуньи, нищеты, которую Сефиза некогда делила с ней, но уже не имела сил переносить дольше, вызывало у веселой девушки приступы горькой печали; она больше не хотела испытывать их, после того как Горбунья периодически отказывалась от ее помощи, считая, что источник денег нельзя назвать честным.
- Кареты!.. Кареты!.. - кричала все громче и громче толпа и единодушным движением рванулась вперед, увлекая за собой Горбунью, так что она оказалась в первом ряду зрителей маскарада.
Действительно, это было любопытное зрелище. Впереди скакал верховой, в костюме почтальона, в голубой куртке с серебряным шитьем, с громадной косой, стряхивавшей облака пудры, и в шляпе с длиннейшими лентами. Он хлопал бичом и кричал во все горло:
- Берегись... Прочь с дороги!.. Дорогу Королеве Вакханок и ее двору!
За ним следовала открытая коляска, запряженная четверкой с двумя форейторами, одетыми чертями. В коляске, образуя живую пирамиду, стояли, сидели, лепились на запятках и подножках мужчины и женщины в самых безумных, фантастических и экстравагантных костюмах. Это была какая-то смесь ярких красок, лент, цветов, блесток и лоскутков. Из этой массы выставлялось множество голов, и уродливых, и красивых, и грациозных, и неуклюжих, но одинаково одушевленных лихорадочным возбуждением, безудержным опьянением, обращенных с выражением фанатичного обожания ко второй коляске, где царственно восседала Королева Вакханок. Свита и толпа соединились, восклицая:
- Да здравствует Королева Вакханок!
Во второй коляске помещались четыре корифея, исполнители знаменитой фигуры "Бурного Тюльпана": Нини-Мельница, Пышная Роза, Голыш и Королева Вакханок.
Дюмулен, религиозный писатель, оспаривавший у друзей Родена влияние над госпожой де Сент-Коломб, Дюмулен, прозванный Нини-Мельница, являлся прекрасным образцом для карикатур Калло или Гаварни. Особенно для Гаварни, этого выдающегося художника, соединяющего свойственные ему причудливую фантазию и язвительность величайшего карикатуриста с глубиной поэтической грации Хогарта. Нини-Мельница, которому было лет тридцать пять, носил на голове римский шлем из фольги, сдвинутый на затылок. Классические линии древнего убора изящно оживлялись метелкой из черных перьев с красной кисточкой. Под этим шлемом красовалась самая румяная, развеселая рожа, когда-либо одушевлявшаяся парами доброго вина. Большой нос, первоначальная форма которого скромно скрывалась под пышным урожаем красно-лиловых угрей, чрезвычайно комично подчеркивал безбородость лица, которому толстые, оттопыренные губы и серые навыкате глаза придавали поразительно жизнерадостный вид.
При виде жирного весельчака с брюхом Силена невольно возникал вопрос, как смог он не потопить в вине ту желчь и тот яд, которыми пропитаны были его памфлеты против врагов ультрамонтанства, и как устояла его католическая набожность против свойственных ему вакхических и хореографических подвигов. Невозможно было разрешить эту загадку, если бы мы не приняли во внимание, как часто роли черных и отвратительных злодеев на сцене играют самые безобидные добряки.
Так как было довольно холодно, то Нини-Мельница накинул на себя теплое пальто, не скрывавшее, впрочем, ни его чешуйчатых лат, ни телесного цвета трико, ни желтых отворотов на сапогах. Он стоял на передней скамейке коляски и, наклонясь к толпе, орал диким голосом: "Да здравствует Королева Вакханок!", сопровождая крик неистовым шумом огромной трещотки.
Голыш стоял рядом с Дюмуленом. Он держал белое развевающееся знамя, на котором было написано: "Любовь и веселье - Королеве Вакханок!" Ему было не больше двадцати пяти лет. Веселое и умное лицо, обрамленное русыми бакенбардами, похудевшее от излишеств и бессонных ночей, выражало странную смесь беспечности, смелости, насмешливости и небрежности, но не носило отпечатка порочных и низких страстей. Это был настоящий тип _парижанина_, как его понимают всюду: и в провинции, и в армии, и на военных и торговых судах. Этим прозвищем не высказывают особой похвалы, но это и не бранное имя, а под ним разом понимается и порицание, и восхищение, и известного рода боязнь. Парижанин, правда, часто большой-лентяй и неслух, но в то же время это ловкий работник, не теряющийся в опасности, всегда веселый и насмешливый. Голыш был одет крючником: черная бархатная куртка с серебряными пуговицами, красный жилет, полосатые панталоны, кашемировая шаль в виде пояса с длинными концами и шляпа, украшенная цветами и лентами. Этот костюм как нельзя больше шел к его стройной фигуре.