- Увы, месье, его семью постигло большое горе: он в тюрьме.
- В тюрьме! - воскликнула Сефиза.
- Агриколь в тюрьме? Он? За что же? - с удивлением спросил Жак.
- Да за незначительный политический поступок. Мы даже надеялись, что его выпустят на поруки.
- Конечно... Надо внести пятьсот франков, я знаю! - сказал Голыш.
- К несчастью, это невозможно: та особа, на которую мы рассчитывали...
Королева Вакханок прервала речь Горбуньи, сказав Голышу:
- Слышишь?.. Агриколь в тюрьме... из-за пятисот франков!..
- Конечно, слышу и понимаю, черт возьми, - незачем мне и знаки делать! Экий славный парень, он ведь содержит мать!
- Да, месье! Еще грустнее, что это случилось теперь, когда вернулся из России его отец, а мать...
- Вот, мадемуазель, возьмите, пожалуйста, - прервал Горбунью Жак, протягивая ей кошелек. - Здесь все, что у меня осталось: двадцать пять или тридцать наполеондоров; трудно и придумать лучшее употребление для этих денег, чем выручить из беды товарища. У нас же здесь все оплачено вперед. Отдайте эти деньги отцу Агриколя: он внесет их, и завтра Агриколь будет в кузнице; пусть он там поработает за мое здоровье.
- Жак, поцелуй меня сейчас же! - воскликнула Сефиза.
- И сейчас, и потом, и всегда! - весело воскликнул Голыш, целуя Сефизу.
Горбунья с минуту колебалась. Но потом, сообразив, что эти деньги будут брошены на какое-нибудь безумство, а теперь они могут вернуть жизнь и надежду семье Агриколя, она решилась воспользоваться ими, учитывая, что через некоторое время залог все равно вернут, и тогда пятьсот франков очень пригодятся Жаку. С глазами, полными слез, она приняла кошелек и сказала:
- Благодарю вас, месье Жак, вы очень добры и великодушны. По крайней мере, несчастный отец Агриколя хоть этим утешится в своем жестоком горе... Еще раз спасибо, большое спасибо!
- Не за что, мадемуазель, деньги должны же служить для чего-нибудь, для меня или для другого, не все ли равно?
В это время крики поднялись снова с дикой яростью, а трещотка Дюмулена задребезжала самым отчаянным образом.
- Знаешь, Сефиза, если ты не появишься, они там все перебьют, а мне платить нечем! - сказал Голыш; затем, обратясь к Горбунье, он прибавил, смеясь: - Простите, мадемуазель, вы видите: у королевской власти свои обязанности!
Взволнованная Сефиза обняла сестру, и Горбунья, проливая сладкие слезы, робко спросила:
- Когда же мы с тобой увидимся?
- Скоро, хоть и тяжело мне смотреть на твое положение, особенно, когда ты не хочешь принимать никакой помощи!
- Но ты придешь? Ты мне обещаешь?
- Я вам за нее обещаю, - сказал Жак. - Мы придем вместе навестить вас и вашего соседа!
- Ну, возвращайся же к своим друзьям, Сефиза, и веселись от души... Ты имеешь на эта право: месье Жак осчастливил целую семью!
Голыш пошел посмотреть, можно ли незаметно вывести Горбунью, и она поспешила скорее уйти, чтобы обрадовать Дагобера. Впрочем, прежде чем следовать домой, она завернула на Вавилонскую улицу в павильон Адриенны де Кардовилль. Мы после узнаем, зачем она туда заходила.
В то время, как Горбунья выходила из ресторации, около последней стояли три хорошо одетых и о чем-то совещавшихся господина. Вскоре к ним присоединился четвертый, сбежавший по лестнице трактира.
- Ну что? - с беспокойством спросили все трое.
- Он там!
- Это точно?
- Да разве найдется где другой Голыш! Я только что его видел. Он переодет крючником. Сейчас они уселись за стол и часа три, самое меньшее, прображничают!
- Тогда вы ждите меня здесь... только спрячьтесь... Я сбегаю за шефом, и дело будет в шляпе!
С этими словами один из совещавшихся быстро удалился по соседней улице, примыкавшей к площади.
В это время Королева Вакханок в сопровождении Голыша вошла в залу пиршества, где ее встретили неистовые приветствия:
- Теперь, друзья, - сказала она с лихорадочным волнением, как бы желая заглушить какое-то иное чувство, - да будет шум, гром, гам, землетрясение, буря, шторм! - И протянув Дюмулену стакан, она прибавила: - Наливай!
- Да здравствует Королева! - раздался единодушный возглас собравшихся.
3. "УТРЕННИЙ ШУМ"
Королева Вакханок, сидя напротив Голыша, рядом с Пышной Розой по левую сторону и Нини-Мельницей справа, председательствовала за ранним завтраком, называемым ими "утренним шумом", который великодушно заказал Жак товарищам по веселью.
Эти молодые люди и девушки, кажется, совершенно забыли о всякой усталости, хотя бал, начавшийся в одиннадцать часов вечера, длился до шести часов утра. Эти веселые влюбленные парочки были неутомимы. Они хохотали, ели и пили с юношеским жаром и с аппетитом, достойным Пантагрюэля. Поэтому во время первой части ужина даже мало говорили; слышался только звон бокалов да стук ножей и вилок.
Королева Вакханок казалась гораздо оживленнее, чем обыкновенно, хотя ей не хватало обычной веселости. Раскрасневшиеся щеки и горящие глаза указывали на лихорадочное возбуждение. Ей, видимо, хотелось закружиться и забыть то, что невольно осталось в памяти из печальной беседы с сестрой.
Жак любовался Сефизой со страстным обожанием, потому что, в силу странного сходства характеров, взглядов и вкусов, связь их была несравненно глубже и серьезнее обычных мимолетных сближений. Они даже сами не знали силы обоюдной привязанности, потому что до сих пор, в круговороте наслаждений, любовь их не подвергалась никаким испытаниям.
Маленькая Пышная Роза вот уже несколько дней как овдовела. Ее возлюбленный, юный студент, поехал домой в провинцию попытаться выманить у родственников деньжат, необходимых для достойного окончания карнавала, причем предлог, чтобы получить пособие, принадлежал к числу тех замысловатых выдумок, традиция которых поддерживается и тщательно культивируется в среде студентов-медиков и юристов. Не желая изменять отсутствующему и являя пример редкой верности, Роза выбрала кавалером безобидного Нини-Мельницу. Тот, сняв каску, сиял своей лысиной, причем остатки черных курчавых волос обрамляли его голову сзади чем-то вроде длинной бахромы. В силу особого вакханического феномена, по мере того как им овладевало опьянение, некая полоса, пурпуровая, как его багровое лицо, постепенно охватывала лоб Нини-Мельницы и распространялась на его череп, обычно сиявший блестящей белизной. Зная значение этого симптома, Пышная Роза поспешила обратить на него внимание общества и воскликнула, заливаясь смехом:
- Берегись, Нини: винный прилив очень быстро продвигается!
- Когда он окунется в него всей головой, тогда... он потонет! прибавила Королева Вакханок.
- Не отвлекайте меня, о Королева, я размышляю! - отвечал начинавший пьянеть Дюмулен с огромным стаканом пунша, похожим на древнюю чашу, в руках; другой посуды он не признавал в силу ограниченных размеров и презрительно называл наперстком.
- Нини размышляет, - заметила Роза. - Внимание, он размышляет!
- Размышляет? Значит, он болен, бедняга?
- Может, он обдумывает какое-нибудь _шикарное_ антраша?
- Какую-нибудь запрещенную анакреонтическую позу?
- Да, я размышляю, - важно возразил Дюмулен, - я размышляю в общем и в частности о вине, этом напитке, о котором божественный Боссюэ (когда Дюмулен был пьян, он имел громадный недостаток - цитировать Боссюэ), отличный знаток дела, сказал: "В вине кроются мужество, сила, радость, пыл ума" (*2), - конечно, если имеется ум, - прибавил для пояснения Нини-Мельница.
- Твой Боссюэ просто душка! - воскликнула Пышная Роза.
- А потом я размышляю, в частности, какое вино было на свадьбе в Кане Галилейской? Красное или белое?.. Вот я и пробую _то и другое... вместе и порознь_...
- Это называется исчерпать вопрос до дна! - заметил Голыш.
- До дна бутылок по крайней мере! - дополнила Королева Вакханок.
- Именно так, ваше королевское величество. И я путем опытов и поисков сделал великое открытие: вино было красное!
- То есть оно не было белое! - педантически возразила Роза.