- Верно, что-нибудь забыли поставить в счет, - заметил Дюмулен. - Он сейчас вернется.
- Вероятно! - сказала Сефиза. - Теперь кавалер соло! - крикнула она заместителю Жака.
Кадриль продолжалась.
Нини-Мельница взял Пышную Розу за правую, руку, а Королеву Вакханок за левую и приготовился начать балансе, которым он всегда очень потешал публику, как вдруг опять вбежал тот же слуга и что-то сказал с расстроенным видом Сефизе. Королева Вакханок побледнела, вскрикнула и, бросившись к дверям, исчезла за ними, ничего не сказав изумленным гостям.
4. ПРОЩАНИЕ
Королева Вакханок сбежала за слугой с лестницы. У дверей стоял фиакр. В нем сидели Голыш и один из тех господ, которые часа два тому назад поджидали кого-то на площади Шатле.
При появлении Сефизы спутник Голыша вышел из экипажа, вынул часы и, показывая на них Жаку, сказал:
- Я даю вам четверть часа... больше я ничего не могу для вас сделать, милейший... Придется двинуться в путь. Не пытайтесь удрать от нас: мы не отойдем от дверец кареты.
Одним прыжком Сефиза была уже в экипаже. Страшно взволнованная, она могла произнести только эти слова:
- Что с тобой? Куда тебя?
- Везут в тюрьму за долги, - мрачно отвечал Жак.
- Тебя?! - раздирающим голосом закричала Сефиза.
- Да... за тот вексель, который ходатай просил подписать только для формы... У, разбойник!
- Да ведь у него еще оставались твои деньги?.. пусть он их зачтет!
- Ничего у него нет, он послал мне сказать через полицейского, что удержит их за неустойку!
- Так пойдем скорее к нему... попросим его... ведь он сам предложил эти деньги, через меня... Быть может, он сжалится...
- Сжалится! Маклер сжалится?.. Полно!
- Так как же... неужели ничего нельзя сделать?.. ничего?.. ничего?.. с отчаянием повторяла Сефиза, ломая руки. Затем она начала снова: - Нет, не может быть... Можно же как-нибудь устроить... Ведь он тебе обещал...
- Ты видишь, как он держит свои обещания, - с горечью сказал Жак. - Я подписал не глядя, и он имеет право... срок пришел, сопротивляться бесполезно, мне это объяснили...
- Да не могут же тебя задержать в тюрьме надолго... ведь это невозможно!
- Пять лет, если не уплачу... а так как платить мне нечем, то дело ясно!..
- Какое несчастье! Ах, какое несчастье! И помочь нечем! - говорила Сефиза, закрывая лицо руками.
- Послушай, Сефиза, - начал Жак с грустным волнением. - Одно меня мучит, я не могу даже подумать об этом: что-то будет с тобой!
- Обо мне не беспокойся!
- Как не беспокоиться! Да ты с ума сошла... Что ты будешь делать? Мебель наша и двухсот франков не стоит, к тому же мы были столь легкомысленны, что даже за квартиру не заплатили... ведь три срока пропущено!.. значит, на мебель рассчитывать нечего... И ты останешься без гроша! Меня хоть кормить в тюрьме будут, а ты-то как станешь жить?
- Зачем горевать заранее!
- Ну, а что ты завтра есть будешь? - воскликнул Жак.
- Продам костюм, кое-какие вещицы, половину денег пришлю тебе в тюрьму, а на остальное проживу несколько дней.
- Ну, а потом?
- Потом! Ну, вот еще... Почем я знаю... Разве это можно знать?.. Увидим.
- Слушай, Сефиза, - с глубокой горестью проговорил Жак. - Только теперь я понял, как я тебя люблю... у меня сердце сжимается, словно в тисках, при одной мысли о разлуке... Меня кидает в дрожь, когда я подумаю, что с тобой будет... - Затем, проведя рукой по лбу, Жак прибавил: - Нас погубило, что мы не хотели думать о завтрашнем дне... Мы думали, что он никогда не настанет, а вот он и пришел! Проживешь ты последние крохи... меня не будет... работать ты отвыкла... За что же ты примешься?.. Хочешь, я тебе скажу, за что? Ты меня забудешь и... - Жак застонал с отчаяния и злобы. Нет, проклятие! Если это... случится... я разобью себе башку!
Сефиза угадала, чего не договорил Жак. Она бросилась ему на шею и прошептала:
- Я... чтобы я сошлась с кем-нибудь другим?! Никогда!.. Я тоже только теперь убедилась, как люблю тебя!
- Да жить-то на что ты будешь? Жить!
- Ничего... Я соберусь с силами и стану жить с сестрой по-старому... Будем работать вместе... на хлеб-то достану... Выходить буду только к тебе в тюрьму... Увидит же, наконец, этот злодей, что взять с тебя нечего, и выпустит на волю. Я за это время привыкну к труду... Ты также возьмешься за дело и увидишь, как славно мы заживем, хоть и бедно. Ну, что же, погуляли в охотку полгода, у других и этого не было за всю жизнь. Ты еще увидишь, что все это к лучшему... Урок нам дан, сумеем же им воспользоваться. Если ты меня любишь, не тревожься. Я лучше сто раз с голоду околею, чем заведу нового любовника!
- Поцелуй меня! - воскликнул растроганный Жак. - Я тебе верю... верю... Ты придаешь мне мужество, столь необходимое мне сегодня и в будущем... Ты права... следует приняться за работу, а то... остается только горсть углей папаши Арсена... Потому что, видишь ли, - прибавил Жак, понизив голос и дрожа от волнения, - вот уже шесть месяцев я жил в каком-то хмелю... Теперь я начинаю трезветь и вижу, к чему шло дело: прожили бы мы с тобой все деньги, и я... быть может, я стал бы вором, а ты... ты...
- О! Жак, не говори этого, не пугай меня! - воскликнула Сефиза, прерывая речь Голыша. - Клянусь тебе, я вернусь к сестре и буду трудиться... Мне хватит мужества...
Королева Вакханок была в эту минуту вполне искренна. Она твердо решила сдержать свое слово. Сердце ее не было порочным: причиной ее заблуждений и ошибок являлась, как почти всегда, нищета, но и теперь она снова следовала влечению сердца, не руководясь низкими, корыстными целями. Ужасное положение, в какое попал Жак, возбуждало ее чувство к нему: в эту минуту она чувствовала, что у нее достаточно сил пойти к Горбунье и снова начать вместе с ней заниматься непрерывной и бесплодной работой, она готова была поклясться, что перенесет те лишения, которые несомненно для нее должны были показаться еще ужаснее после праздной и рассеянной жизни, которую она вела последнее время. Ее уверения успокоили Жака, потому что у него хватило наконец ума и сердца, чтобы понять, на каком скользком пути они стояли, невольно устремляясь к позорному концу.
Один из помощников судебного пристава постучался в стекло кареты и напомнил, что времени осталось всего пять минут.
- Ну, милая, будь мужественна! - сказал Жак.
- Будь спокоен, дорогой мой, я за себя постою!
- Ты туда назад не пойдешь?
- О нет! Мне и подумать об этом страшно!
- Я там уже расплатился... - сказал Жак. - Надо сказать слуге, чтобы он передал, что мы не вернемся... Они удивятся... Но теперь все равно...
- Нельзя ли тебе заехать домой, переодеться? Быть может, они позволят; ведь не можешь же ты ехать в тюрьму в таком костюме?
- Согласен... Они, наверно, разрешат... Только один из них сядет сюда с нами, и говорить по душам мы уже не сможем... Выслушай же в первый и последний раз мой разумный совет, - вымолвил Жак торжественным голосом. Эти слова относятся, впрочем, как ко мне, так и к тебе. Принимайся за работу: как ни тяжел, как ни неблагодарен труд, привыкай к нему. Ты скоро забудешь этот урок, но помни, что он открыл нам глаза на то, к чему нас привела бы праздность, иначе тебя ждет участь тех несчастных... Ты понимаешь?..
- Понимаю! - краснея, отвечала Сефиза. - Но я лучше умру, чем сделаюсь такой!
- Да, умереть лучше... и... готов тебе помочь умереть в таком случае, прибавил Жак глухим голосом.
- Надеюсь, Жак... - отвечала Сефиза, обнимая своего возлюбленного; затем она грустно прибавила: - Видишь, у меня было какое-то предчувствие давеча... Мне стало вдруг так грустно среди веселого пира, что я предложила тост за холеру, которая помогла бы нам умереть вместе, не разлучаясь.
- А кто знает! может быть, и холера придет, - мрачно заметил Голыш. Ну что же, не надо будет тратиться на угли... Еще будет ли у нас, на что их купить?
- Я могу тебе сказать одно, Жак: на жизнь или на смерть - я на все готова, только бы быть с тобой!
- Ну, вытри глаза, - сказал Жак с глубоким волнением, - не будем ребячиться перед этими людьми!
Спустя несколько минут карета направилась к дому, где жил Жак и где ему предстояло переодеться в обычный костюм, чтобы ехать в долговую тюрьму.