Мои братья... мои... иерусалимского ремесленника, проклятого Господом! Во мне Он предал проклятию все племя тружеников, вечно страдающее, вечно обделенное, вечно порабощенное, как я, вечно блуждающее без отдыха и покоя, без награды и надежды, до той поры, пока и женщины и мужчины, и дети и старики не умрут под тяжестью железного гнета... смертоносного гнета, который носят на себе из века в век на покорных, израненных плечах несчастные труженики! И вот в третий раз за последние пять веков я подхожу к этим холмам, царящим над городом. Быть может, я снова несу за собой отчаяние, страх и смерть... И этот город, опьяненный шумом наслаждений, ночных празднеств, не знает... да, не знает, что я у его ворот...
Но нет, нет! Мое присутствие не будет новым бедствием. Господь Своими неисповедимыми путями провел меня через всю Францию, оберегая самое скромное селение, и в этой стране за мной не раздавалось еще похоронного звона. А затем меня покинул, наконец, призрак... мертвенный призрак... зеленый... с глубокими, кровавыми глазами... Когда я вступил на почву Франции... его влажная, ледяная рука оставила мою руку... и он исчез... А между тем я все еще чувствую... вокруг себя атмосферу смерти... Все еще не прекращаются и этот резкий свист и шум зловещего ветра, который, окутывая меня своими порывами, кажется, отравленным дыханием разносит заразу.
Несомненно, гнев Божий утих... Быть может, мое присутствие будет угрозой для тех, чью совесть надо устрашить... Да, потому что иначе удар будет еще страшнее, если он сразу разразится ужасом и смертью здесь, в сердце страны... среди этого громадного города. О! нет, нет! Господь сжалится... не подвергнет меня этой новой пытке!
Увы! в этом городе мои братья многочисленнее и несчастнее, чем где-либо... и я... должен был бы принести им смерть!
Нет! Бог сжалится! Потому что, увы! в эту минуту семь последних потомков моей сестры наконец собрались в этом городе, и я... я должен был бы принести им смерть, вместо той помощи, которая им теперь так необходима!
Потому что женщина, блуждающая, подобно мне, с одного конца света на другой, разбив еще раз козни врагов... ушла своим вечным путем! Напрасно предчувствовала она, что великие несчастия вновь грозят тем, кто, по крови сестры, являются мне роднею... Напрасно, уносимая непреодолимой силой, молила она Создателя:
"Боже, позволь мне окончить мое дело!"
"Иди!"
"Сжалься... дай мне несколько дней!"
"Иди!"
"Я оставлю своих близких на краю пропасти!"
"Иди!!! Иди!!!"
И снова понеслось блуждающее светило по вековому пути... И голос ее дошел до меня, призывая на помощь!
И, услыхав этот голос, я понял, что потомкам моей сестры грозят страшные бедствия... что ежеминутно опасность усиливается...
"О! скажи мне, Создатель, удастся ли детям моей сестры избегнуть рока, преследующего их веками? Простишь ли ты меня в них? Или накажешь?
О! заставь их повиноваться последней воле их предка! Сделай так, чтобы они могли соединить свои милосердные сердца, отважные силы, светлые умы, громадные богатства! Тогда они будут трудиться для будущего счастья всего человечества!.. Быть может, тогда они искупят мою великую вину!
Слова Богочеловека: _любите друг друга_, будут их целью и средством... С помощью этих всемогущих слов они станут бороться и победят недостойных служителей церкви, которые, отринув заповеди любви, мира, надежды, данные Богочеловеком, заменили их злобой, гневом и насилием...
Эти лживые священнослужители... подкупленные сильными и счастливыми мира сего, - их вечные сообщники. И вместо того, чтобы стараться уделить хоть немного счастья моим братьям, страдающим и проливающим слезы многие века, они осмеливаются утверждать именем Твоим, Боже, что бедный навсегда осужден на страдание в этом мире... что желание или надежда избавиться хоть немного от этих страданий является грехом в Твоих глазах... _ибо счастье немногих... и несчастье большинства_... есть Твоя воля. О богохульство!.. Не достойны ли, напротив, воли Божьей эти слова, если переставить их... в обратном порядке?
Сжалься! услышь меня, Господи!.. вырви из вражеских рук потомков моей сестры, от ремесленника до царского сына... Не дай погибнуть зародышу сильного и плодотворного союза, которым, по Твоей милости, откроется, быть может, эра человеческого благополучия... Дай мне, Господи, соединить их, потому что на них нападают... Позволь мне вселить надежду в тех, кто больше не надеется, придать мужество тем, кто его потерял, поднять тех, кому угрожает падение, поддержать тех, кто держится на стезе добродетели...
И, быть может, их борьба, преданность, добродетель и страдания искупят мою вину... Ведь я только несчастием, - о, да, несчастием! - был доведен до злобы и несправедливости.
Господи! Если Твоя всемогущая рука привела меня сюда... с неведомой для меня целью, то отложи гнев Свой, не делай меня более орудием отмщения! Довольно на земле траура. Уже два года, как тысячи Твоих созданий падают по моим следам...
Мир опустошен... траурная пелена распростерта по всему земному шару... от Азии до полярных льдов... Я шел... и все умирали... Разве не донесся до Тебя долгий плач, поднимающийся с земли к небу? Сжалься над всеми и надо мною... Дай хоть на один день... на один... собрать потомков моей сестры, и они будут спасены".
И произнося эти слова, странник упал на колени, с мольбой простирая к небу руки.
Вдруг ветер завыл с новой яростью, его резкий свист скоро перешел в вихрь... Путник задрожал. Испуганным голосом он воскликнул:
- Боже! ветер смерти дует со страшной силой. Мне кажется, что вихрь увлекает меня. Господи! Ты не исполнил моей мольбы!.. Призрак!.. О! призрак... он опять здесь... его зеленоватое лицо искажено конвульсиями... красные глаза вращаются в орбитах! Уйди!.. уйди! его рука!.. его ледяная рука схватила мою руку!.. Господи, сжалься!..
- Иди!
- О, Господи!.. нести этот бич, этот страшный бич в город... Мои братья погибнут первыми! Они так несчастны... Помилуй их!
- Иди!
- А потомки моей сестры?.. Пощади, умоляю!
- Иди!
- О, сжалься, Господи!.. я больше не могу... призрак увлекает меня по склону холма!.. Я иду быстрее ветра, несущего за мной смерть... Я вижу уже стены города!.. О, Господи! сжалься... сжалься над потомками моей сестры!.. Пощади их! не сделай меня их палачом! Дай им победу над врагами!..
- Иди! Иди!
- Почва ускользает из-под моих ног... Вот город... уже... Еще есть время... О! пощади этот спящий город!.. Чтобы он не проснулся от криков ужаса, страдания и смерти!!! Господи, я на пороге города... значит, это Твоя воля!.. Кончено... Париж! бич занесен над тобою!.. О! проклят я, навеки проклят!
- Иди!.. Иди!.. Иди!!! (*1)
2. УЖИН
На другой день после того, как страшный странник спустился в Париж с высот Монмартра, во дворце Сен-Дизье царило большое оживление. Еще только наступил полдень, но княгиня была одета изысканней обыкновенного, хотя и не выглядела нарядной, так как обладала для этого слишком большим вкусом; ее белокурые волосы не лежали гладкими бандо, а были пышно взбиты и очень шли к ее полным и цветущим щекам. Чепец был украшен свежими розовыми лентами, а при виде ее стройной талии в сером муаровом платье невольно думалось, что госпожа Гривуа прибегала к помощи других горничных, чтобы так удивительно стянуть свою плотную госпожу.
Мы объясним позже назидательную причину легкого возврата к светскому кокетству.
Княгиня, в сопровождении госпожи Гривуа, отдавала последние приказания по дому в обширной гостиной. Посреди комнаты стоял большой круглый стол, покрытый пунцовой бархатной скатертью, а вокруг него были расставлены стулья, причем на почетном месте стояло золоченое кресло. В одном из углов комнаты, недалеко от камина, пылавшего ярким огнем, помещалось нечто вроде импровизированного буфета. На нем виднелись все лакомые и утонченные блюда, какие можно было придумать. На серебряных блюдах возвышались пирамиды бутербродов из молок карпа с анчоусным маслом, с перигорскими трюфелями и маринованной скумбрией (стоял пост). Дальше на спиртовых грелках находились раковые шейки, варенные в сливках и запеченные в золотистом, хрустящем тесте; они, казалось, хотели превзойти сочностью и вкусом пирожки с маренскими устрицами, тушенные в мадере и приправленные фаршем из стерляди, а также пряностями для остроты. Рядом с этими _солидными_ кушаньями стояли более легкие: ананасные бисквитные суфле, тающие во рту пирожки с земляникой - редкое по времени года кушанье, апельсиновое желе в целых корках, искусно вычищенных; в хрустальных графинах, подобно рубинам и топазам, горели вина бордо, мадера и аликанте, между тем как шампанское, кофе со взбитыми сливками и шоколад с ванилью, охлажденные почти до температуры мороженого, ждали своей очереди в серебряных холодильниках со льдом. Но что придавало этой трапезе необыкновенно апостолический и римский характер, это разные _благочестивые_ лакомства: тут были митры из пралине, прелестные маленькие "голгофы" из абрикосового теста, епископские жезлы из марципана, к которым княгиня с деликатным вниманием прибавила еще кардинальскую шапку из вишневого леденца. Главное место среди этих католических сладостей занимало лучшее произведение кондитера княгини - прелестное распятие из миндального теста с терновым венцом из сахарного барбариса (*2). Вот нелепая профанация, возмущающая, и не без основания, даже далеко не набожных людей! Но со времени бесстыдного фокуса с туникой в Треве и вплоть до нахальной проделки с ракой в Аржантейе, ханжи вроде княгини де Сен-Дизье тщательно стараются своим забавным усердием сделать смешными почтенные традиции.