Конечно, если бы Агата осталась женой Арчи — это, разумеется, всего лишь предположение, — может, она никогда и не стала бы «Агатой Кристи». Почти наверняка она и выглядела бы по-другому. Ее грузный, тяжеловесный облик был защитой от душевных ран, а после войны она стала еще массивнее и утратила последние следы привлекательности, которой обладала для такого человека, как Стивен Гленвилл, еще лет в пятьдесят с небольшим. Теперь она весила около 95 килограммов, у нее страшно опухали ноги, и поэтому она так не любила фотографироваться. На снимках, сделанных в Гринвее, мы видим спокойную, весьма величественную даму с приветливой улыбкой, проницательным взглядом и — иногда — с одним из манчестерских терьеров,[397] восседающим у нее на коленях как крохотный рыжевато-коричневый с черным олененок. Эти фотографии очаровательны, но они сугубо личные. Внешний мир был куда менее снисходителен, что Агата слишком хорошо знала.
Таким образом, вполне вероятно, что ее застенчивость отчасти объяснялась и нежеланием показываться на глаза кому бы то ни было, кроме тех, кто ее хорошо знал. Подруга дочери Стивена Гленвилла встретила ее в пятидесятые годы на званом обеде в салоне ректора Кингз-колледжа: «Ее вид удивил меня: грузное, какое-то бесформенное тело и избыток помады». Это было правдой, и Агата прекрасно отдавала себе в этом отчет, но видеть подтверждение тому на фотографиях было огорчительно, как она признавалась Эдмунду Корку. «Порой даже не представляешь (хвала Господу), как ужасно выглядишь на самом деле, — писала она в апреле 1957-го. — Хорошо ли это для самого человека — не представлять? Нет». Ощущение было таким же, как после 1926 года, — чудовищное расхождение между тем, как видели ее другие, и тем, как видела себя она сама. Особенно мучительно она чувствовала разницу, когда создавала образы таких ослепительных молодых девушек, как Джина Хадд из «Игры зеркал», которая говорит о своей красоте: «Это, знаете ли, ненадолго». В своем потаенном воображаемом мире Агата по-прежнему была неразрывна с Джиной, какой когда-то была сама: сидя в саду Гринвея, она все еще ощущала внутри себя, грузной умиротворенной женщины, присутствие юной мисс Миллер, освещенной солнцем, радостной. Во внешнем мире подобная иллюзия была невозможна — слишком много реальности он навязывал. Так слава, которая выставляла напоказ и сковывала жизнь Агаты, в то же время становилась ей необходима, ибо предоставляла возможность оберегать свое уединение и чувствовать себя свободной.
Была Агата скрытна и в том, что служило причиной ее славы: в отношении своих писаний. «Как, черт возьми, у нее это получается?» — вопрошал ее издатель из «Пенгуин букс» и друг Аллен Лейн[398] в 1955 году в радиопрограмме «Крупным планом», посвященной Агате. Хороший вопрос. «Мы переиздали десять произведений Агаты тиражом сто тысяч экземпляров каждое. Мы продали около двух с половиной миллионов только этих десяти изданий. Я понимаю — хотя бы по ее продуктивности, — что она необыкновенная труженица, и тем не менее я никогда не видел, чтобы она вообще что-нибудь писала».[399]
Даже близкие ничего не знали о ее работе. «Просто в один прекрасный день она объявляла за ужином, что хочет нам кое-что прочесть, — рассказывал ее зять Энтони, — и мы все охали».[400] В отличие от большинства писателей у Агаты не было ни малейшего желания обременять окружающих своими творческими муками. Она просто скрывалась у себя в комнате — в редких случаях удалялась в Гринвей (в основном ее книги были написаны в Уинтербруке или на Востоке) — и там работала.
Удивительно, как ей удавалось так уединяться от всех, при том что она никогда намеренно не окружала таинственностью то, что делала. Но от этого все становилось еще более таинственным. Хоть горячечная активность околовоенных лет никогда больше не повторялась, непреодолимая потребность писать по-прежнему не покидала ее: то, что она называла «леностью» (одна книга в год), большинство других писателей сочли бы высочайшей продуктивностью, особенно после шестидесяти. Писательство было средоточием ее жизни — это очевидная истина, которую она всегда пыталась отрицать. В книге «Расскажи мне, как живешь…» Агата изображает себя такой, какой следует быть жене археолога, а в «Автобиографии» — нормальным человеком, который со вкусом и удовольствием живет своей жизнью, а книги пишет между прочим — такая докука! — просто чтобы оплачивать собственные удовольствия: милая Агата, талантливая любительница, которой посчастливилось сорвать джекпот и которая никогда не думала о себе как о настоящей писательнице, а только как о всего лишь удачливой и трудолюбивой ремесленнице! Что значат книги в сравнении со стряпней, вождением автомобиля, отчисткой слоновой кости с помощью кольдкрема «Пондз» на раскопках у Макса?
397
Розалинда разводила этих изящных карликовых собак, и в конце концов они стали любимой породой Агаты. В саду Уинтербрука похоронены два ее таких терьера: Трикл и Бинго. В романе «Объявлено убийство» один персонаж говорит: «…какие грациозные крошки. Я люблю собак с ногами…»
398
Агата очень подружилась с Алленом Лейном, племянником ее первого издателя Джона Лейна; Аллен Лейн и его жена Леттис часто проводили у Мэллоуэнов выходные. Лейны также посетили окрестности Нимруда, где Макс вел раскопки после войны; в порядке благодарности Агате за поддержку издательства «Пенгуин букс» в период его становления Аллен сделал финансовый вклад в раскопки.