В ранних письмах Агаты есть намеки на то, что, если Максу время от времени захочется «посмотреть по сторонам», она это поймет. Агата прекрасно сознавала характер их брака. Это не было великой любовью: разница в возрасте слишком велика, и особой физической привлекательностью Агата не обладала (хотя и Макс избытком этого качества похвастать не мог). Дело в том, что Макс просто не имел права причинить Агате такую боль, какую причинил ей Арчи. Раз-другой пофлиртовать — это она бы простила. Единственное, чего бы она не перенесла, так это нового одиночества, и на самом деле она никогда не верила, что Макс может ее бросить.
Даже если бы Барбара была его любовницей, угрозы она не представляла, потому что не могла предложить ему ничего, хоть отдаленно сравнимого с той жизнью, какую давала ему Агата. «Тем не менее, — пишет Джаред Кейд, — [Агата] горевала об утрате любви Макса к ней» — утверждение, не основанное ни на малейшем доказательстве, его источником может быть лишь хорошо известная «конфидентка» Агаты Нэн Кон.
Более конкретное (хотя и неподтвержденное) свидетельство принадлежит Грэму Гарднеру, который ездил в Багдад вместе с женой в 1962 году, хотя Мэллоуэнов в то время там не было. Чета поселилась в доме БША, где Грэм фотографировал некоторые сокровища Нимруда. Из его слов следует, что перед отъездом в Багдад он посетил Макса в Суон-Корте, чтобы получить от него инструкции относительно того, что следует снимать. По приезде он обнаружил, что его визита не ждали: он застал их «любовное свидание» в «уютном тайном гнездышке». Истинный смысл увиденного им все же неясен. Барбара жила неподалеку, в Кенсингтоне, и если Грэм Гарднер не застал их на месте преступления, так сказать, en flagrante, — о чем он уж наверняка бы не умолчал, — то вполне возможно, что Барбара приехала к Максу как друг и коллега.
Равным образом ничем не подтверждается заявление Гарднера о том, что Макс якобы «содержал Барбару» (предполагается, что на деньги Агаты). Как пишет Генриетта Макколл, Барбара была «рабыней Макса», его секретарем и незаменимой помощницей, так что, если он в ответ тоже помогал ей, это в порядке вещей. Гарднеры также говорят, будто роман процветал под крышей Уинтербрука. Это опять-таки трудно доказать. Рассказывали — не Гарднеры, — что во время визитов Барбары в Гринвей-Хаус они с Максом надолго запирались в библиотеке; при этом Барбара выставляла за дверь свои парусиновые туфли как предупреждение о том, что их нельзя беспокоить. Но ведь никто не знает, что происходило между ними за закрытой дверью. Так же как в отношении исчезновения Агаты, в отношении романа Макса и Барбары Джаред Кейд выдвигает кучу бездоказательных предположений, выдавая их за неоспоримые факты.
И то сказать, поведение Макса после смерти Агаты не назовешь поведением убитого горем вдовца. Гарднеры говорят, будто он не мог дождаться смерти Агаты, чтобы поскорее жениться на Барбаре.[508] На самом деле он посматривал в разные стороны, особенно внимательно — на очаровательную баронессу Камойз, жившую неподалеку от Уинтербрука в восхитительном Стонор-парке, возле Хенли, — в одном из знаменательнейших для католической истории домов.[509] Жанна Камойз Стонор родилась в 1913 году от незаконной связи дочери ирландского виконта с испанским грандом. Она была истинной породистой красавицей, способной вскружить голову любому мужчине, но имела фатальные склонности. Она ругалась, как портовый грузчик, беззастенчиво поддерживала нацистов во время войны («Оле и хайль Гитлер!») и третировала своего добрейшего мужа едва ли не с презрением. Она обхаживала Агату с Максом — своих знаменитых и богатых соседей, — и когда в марте 1976 года умер ее муж, сочла недавно овдовевшего Макса подходящей заменой. По ее разумению, Агата должна была оставить ему миллионы. На самом деле ситуация была, разумеется, сложнее, но, похоже, какое-то недолгое время Макс тоже считал себя подходящим мужем для этой вульгарной и экстравагантной пожирательницы мужчин. Потом по неизвестной причине — может, друзья убедили его, что она ему не пара, а может, Жанна узнала, что он не так богат, как она предполагала, — Макс покинул стонорскую сцену.
Была у него и менее экзотичная приятельница, чем леди Камойз, — юная девушка Д., лет двадцати от роду, с которой он подружился вскоре после смерти Агаты. Она попросила разрешения для своего пони щипать траву на уинтербрукской лужайке, еще когда Агата была жива, но уже тяжело болела. После ее смерти Макс возобновил знакомство, и они быстро сблизились. Он возил ее в своем «мерседесе»[510] обедать в «Будлз» — «я — как была, в своей повседневной одежде» — или мог вдруг потащить ее в «Фортнум энд Мэйсон» есть мороженое, причем машину парковал «прямо на Пиккадилли». У Макса всегда были шикарные машины. В 1950-х он ездил на серебристом «роллс-ройсе» — по словам Джона Мэллоуэна, «настоящем монстре», на котором разгонялся до семидесяти миль в час на извилистой девонской дороге, тянувшейся вдоль Слэптон-Сэндз, — и славился тем, что всегда ездил по середине шоссе. А под конец Д. возила его на своем «бентли» в Гринвей, они «останавливались по дороге, чтобы выпить шерри и поесть сандвичей с сардинами», и ей стоило больших усилий противостоять его уговорам проверить, «может ли ее машина сделать сто тридцать миль в час». Итак, Д. стала частой гостьей в Гринвей-Хаус и полгода прожила в «конюшенном доме» на Крессуэлл-плейс, который Агата приобрела в 1928 году. Макс боялся самозахвата, поэтому предложил: «Почему бы тебе не пожить в моем доме?» Он также пригласил ее поехать с ним в Иран и «стать чем-то вроде хозяйки: возить его повсюду и все такое». Для Макса это было тогда уже своего рода мечтой; к тому времени дни, когда он лебедем парил над Востоком, остались позади.
509
Представлен на обложке оригинального издания биографического сочинения Ивлина Во «Эдмунд Кэмпион. Иезуит и мученик»; в XVI в. именно в Стоноре Кэмпион устроил свою нелегальную типографию.
510
После смерти Агаты эту машину по номинальной стоимости ему продала «Агата Кристи лимитед».