– Думаешь, я много о себе возомнила? – спросила она. – Хочешь, я брошу писать?
– Думаю, это было бы весьма разумно, – изрек он наставительно, как если бы она пообещала ему перестать грызть ногти. – А главное, – добавил он, – совершенно ни к чему весь этот шум.
И тут она увидела его настоящего: банальная фраза перекатывалась в ее мозгу, пустая и шумная, словно погремушка. Она поворачивала ее и так, и эдак, покуда Арчи что-то толковал насчет консультаций с врачами, звонка ее сестре, организации их отъезда.
И вот вернулся гнев, теперь уже ледяной. Она сказала:
– Я попыталась покончить с собой. Меня спас журналист Так что, сам понимаешь, вряд ли нам удастся избежать шума.
– Я знаю, я говорил с Нэнси, – сказал Арчи. – Я не совсем понял, что именно произошло, но надеюсь, теперь все будет в порядке. Этот зловредный коротышка Стентон сегодня на пресс-конференции раскрыл все свои карты. Не задавал никаких вопросов. Изобразил даже, что он – на моей стороне. Сказал, что «инцидент исчерпан». Я только что говорил с его шефом из «Глоб инкуайерер», и спросил, есть ли у него этот материал. Он оправдывался, сказал, что Стентон надиктовал статью по телефону – о том, как тебя нашел. Динтуорт спросил меня, правда ли, что ты страдаешь полной потерей памяти Я ответил, что это действительно так, и он был настолько любезен, что прочитал мне эту статью по телефону. Странное дело, там нет ни единого упоминания о…
– …о Нэнси?
– Ни слова о ней. Конечно, этот прохвост может продать свою информацию еще куда-нибудь. Я специально спрашивал Динтуорта о Нэнси. Мы ведь друзья. Он смутился, спрашивал, верить ли слухам, Я все отрицал. Сказал, что надеюсь, он не собирается печатать никаких… никаких лживых сплетен.
Агата молчала, тяжело дыша.
– Ну, а ты что скажешь? – спросил он.
– Я скажу, что это в высшей степени удовлетворительно, – «удовлетворительно» было любимое словечко самого Арчи.
– Понимаешь, Агата, ты себя ужасно чувствовала, ты натворила безобразных вещей.
– Знаю. Безобразные. Я поступила непорядочно – причинила тебе столько огорчений. – Она говорила медленно и равнодушно. – И должна извиниться перед тобой. Не только за последние одиннадцать дней, но за последние шесть месяцев. А может, и за все последние годы.
– Не стоит, – ответил он. – Лучшее, что в этой ситуации можем мы оба, – это все забыть, и как можно скорее.
А твое дело – побыстрее прийти в себя, – добавил он. – Может быть, завтра нам придется иметь дело со всякой швалью – моли бога, чтобы нас оставили в покое. – Он снова тихонько погладил ее руку. – Доктор думает, ты к завтрашнему утру вполне оправишься, так что мы сможем уехать.
Этим газетчикам я сказал, будто мы отправляемся в Лондон, чтобы сбить их со следа. А в Лидсе мы пересядем на манчестерский поезд и поедем в «Эбни». Твоя сестра считает, тебе лучше какое-то время пожить у них. Там ты отдохнешь, подлечишься, туда ведь никому не добраться – этот дом и в самом деле все равно что крепость.
– Разумная мысль, – тем же равнодушным голосом ответила она. – Я поживу там, в покое и безопасности. А ты что будешь в это время делать. Арчи?
– Ну, несколько дней я побуду с тобой в Чешире – дождусь, чтобы ты пошла на поправку. А потом придется возвращаться в контору.
Она кивнула.
– Думаю, я уже пошла на поправку.
Он взглянул на нее с облегчением:
– Постарайся уснуть, – и поднялся. – Я в соседнем номере, если…
– …если ты мне понадобишься?
– Именно. – Он открыл дверь и повернулся спиной к жене. – Наверное, надо будет послать серебряные карандаши этим музыкантам из отеля. С благодарственной надписью.
Она молчала.
– Или, может, портсигары, – продолжал он. – Как ты считаешь?
Она по-прежнему смотрела на него без всякого выражения.
– Ладно, спи, – сказал он. – Спокойной ночи.
Глава 12
К шести утра собрались самые шустрые репортеры.
А часом позже десятка три журналистов и несколько фотографов уже выстроились на газоне позади отеля «Гидропатик», время от времени поглядывая на окно 182-го номера на втором этаже. Ледяной утренник сковал чахлый зимний садик, и представители прессы в еще большем, чем вчера вечером, количестве переминались с ноги на ногу и поеживались от холода.
Они сделали все, что положено: сфотографировали вход в отель вместе со швейцаром в охотничьем камзоле, расспросили Флору и Оскара, всех музыкантов, администратора и управляющего. Опоздавшим пришлось довольствоваться чужим пересказом вчерашней пресс-конференции полковника. А теперь ожидался выход главной героини.
Около восьми Агата подошла к окну, раздвинула гардины и выглянула в садик. Репортеры ринулись вперед, а фотографы отчаянно отпихивали друг друга – каждый норовил занять лучшую точку для съемки бледной женщины в шелковом пеньюаре, словно и не замечающей собравшейся толпы.
Через несколько минут Агата отошла от окна и принялась выкладывать вещи из шкафа на постель аккуратными стопками. Потом надела бежевое платье и позвонила.
Явившуюся на зов Флору она спросила, не могут ли ей предоставить чемодан или в крайнем случае пару коробок.
– Я раздобуду чемодан, мэм. Вы прямо сейчас уезжаете, да?
– Да, Флора. Я неважно себя чувствую. Мой муж хотел бы показать меня врачам.
– Я буду скучать, миссис Кристи, – сказала горничная. – Я с самого начала так и знала, что это вы. Но вот с этим мистером Бэрингом я маху дала. Я-то думала, вы ради него сюда приехали. А он-то, оказывается, журналист!
Агата улыбнулась:
– Вы никому не доверяете, правда, Флора? – Она высыпала содержимое ящичков туалетного столика в свой саквояж.
– Все в этой жизни сами по себе, – глубокомысленно изрекла Флора.
– Не все, – рассмеялась Агата. – Только те, кто боится пойти на риск!
– Пойти на риск, мэм? – не поняла Флора.
– Да. Опасаются слишком сильно прирасти к другому существу. Это как прививка черенка – рискованное дело.
Бывает, что и не привьется.
Флора посмотрела на нее озадаченно.
– Что, похоже па садоводство? – спросила Агата, застегивая саквояж.
– Есть маленько, мэм.
– Вообще-то, Флора, я садовник неплохой.
Мысли Флоры были написаны на ее лице крупными буквами: все-таки у миссис Кристи с головой все-таки не совсем порядок.
– Сходили бы вы лучше за чемоданом, Флора, а то мы на поезд опоздаем.
Через пять минут в номер постучали, и Агата распахнула дверь, уверенная, что это вернулась Флора. Но вошел Уолли и прикрыл за собой дверь.
– Вы не должны сюда входить, – растерялась Агата. – Он же… он… – она махнула рукой, – мой муж, он здесь, в соседнем номере.
– Да знаю я, где он, – пожал плечами Уолли. – Послушайте меня. Вам надо выбираться из всего этого. Бросьте его!
Агата стояла остолбенев, а Уолли расхаживал взад-вперед по маленькому квадрату турецкого ковра на полу.
– Это непросто, – продолжал он. – Я знаю. Вы сделаете шаг назад, потом два вперед, но вы это сможете А если вы от него не избавитесь, – он подступил к ней вплотную, – я дам ход всей этой истории.
Она отпихнула его, исступленно и гневно размахивая руками.
– Я вам не… объект для исследования! Меня уже тошнит от ваших с Эвелин советов, что мне делать и чего не делать, и тошнит от него с его… серебряными карандашами. Представляете, он спросил меня, не послать ли этим музыкантам серебряные портсигары или карандаши. И это вчера вечером! Как он смеет забирать меня отсюда! Меня тошнит от этой его благопристойности и всех этих секретов… Не нравится он мне!
Она осеклась. Только что она произнесла то, о чем не допускала и мысли, – что ей не нравится собственный муж!
И прозвучало это куда обиднее и горше, чем если бы она сказала «Я не люблю его!».
Уолли видел, что ей ужасно стыдно. И сказал: