— Успокойся. Может, это ложная тревога. Там, у вас, и не такое бывало. Сейчас я обзвоню своих коллег, попробуем поднять шум, надавить.
— Возьмись за это. А что касается давления, так у вас его и здесь хватает, — ворчит Джулио. — Либо вы там начнете действовать, либо мы здесь потонем и дерьме.
Чтобы пробить расследование инцидента в Генуе, понадобилось несколько дней. Вместе с Маринетти в главный город Лигурии выехали два докладчика: один от парламентского большинства, другой — от оппозиции. Через неделю им предстояло доложить обо всем комиссии.
По возвращении Маринетти устроил пресс-конференцию. Заседание комиссии проходило бурно. Докладчик от христианско-демократической партии потребовал, чтобы результаты расследования не оглашались до завершения следствия, проводимого органами юстиции. Но Маринеттн был непреклонен: общественность должна узнать всю правду и немедленно. Кое-кто из членов комиссии помчался консультироваться с руководством своей партии; в конце концов было принято компромиссное решение. По крайней мере, так говорят.
Уже четыре часа журналисты чего-то ждут. Вместе с остальными сидит в приемной и Паоло.
— И какого беса они так долго совещаются! — восклицает один из старых газетных зубров, у которого за плечами добрых два десятка лет работы парламентским корреспондентом. Сам он христианский демократ и испытывает неодолимое отвращение ко всяким комиссиям.
— Поживем — увидим, отвечает Паоло, не теряя хладнокровия. После возвращения из Генуи Маринетти избегал встреч с ним. Собравшиеся с напускным безразличием высказывают всякие предположения: так уж принято в их среде. Но все это — камуфляж. Парламентское расследование и пресс-конференция с барабанным боем — штука для всех привычная. Одни хвалят Маринетти, другие ругают.
— Он хоть что-то делает.
— Маринеттн не политик. Неизвестно еще, что он там наворотил.
Члены комиссии выходят небольшими группами. У некоторых мрачные лица. Журналисты засуетились, каждый спешит к «своему» депутату. Но те держат язык за зубами: председатель сам все скажет.
Оператор телевидения, уже начавший работатъ, отключает телекамеру и закуривает. Но ему приходится тотчас ее включить — Серена приглашает всех в кабинет Маринетти. Перед письменным столом рядами стоят кресла. Впервые в этом кабинете порядок.
Слово берет докладчик от парламентского большинства; это он, кажется, хотел, чтобы результаты работы комиссии не стали достоянием гласности. Оператор теленовостей приготовил камеру. Ведущий проверяет микрофон: пощелкав по нему пальцами, он тихо произносит:
— Комиссия по вопросам обороны. Расследование генуэзского дела. Передача первая.
Докладчик бесцветным голосом зачитывает проект сообщения, слюнявя языком палец, когда нужно перевернуть страницу. Сообщение длинное, изобилует фигурами умолчания, где дело идет о тайне следствия, но выводы взрывоопасны. Маринетти молчит, не отрывая взгляда от кончиков пальцев.
Аккредитованные в парламенте журналисты то и дело обращаются за разъяснениями к коллегам из специализированных газет и журналов что-то сосредоточенно записывают.
Под конец старый журналист, который говорил с Паоло, поднимает руку:
— Я хотел бы кое-что уточнить.
— Пожалуйста, — отвечает Маринетти.
На лице докладчика появляется гримаса раздражения и скуки.
— Комиссия ездила в Геную, чтобы провести расследование, а главное, чтобы внести ясность в споры, вспыхнувшие после ареста профсоюзного лидера.
Маринетти утвердительно кивает.
— Но вы, — продолжает журналист, — почему-то рассказываете нам совсем о другом: что компания «Эндас» без санкции правительства или министерства государственных участий заключила соглашение с ФРГ о производстве нового вида оружия.
— Не с ФРГ, а с одним из западногерманских оборонных предприятий, — поправляет его Маринетти.
— Хорошо, пусть будет так. Но при чем здесь покушение, при чем здесь профсоюзы?
— В настоящий момент мы не имеем возможности говорить о покушении. Магистратура еще ведет следствие, а подобные заявления, как известно, может делать только она. Мы же хотим лишь подчеркнуть, что кроме так называемого покушения, — кстати, надо еще доказать, что это было именно покушение, — «Эндас» заключила коммерческую сделку, которую можно квалифицировать как не-
законную. При таких обстоятельствах нам кажется несколько преждевременным поднимать вопрос об ответственности профсоюзного деятеля, якобы причастного к взрыву. Ведь именно благодаря сигналам, поступившим к нам от профсоюзов, мы сумели раскрыть факты незаконной деятельности компании «Эндас». Тут не выдерживает Паоло:
— Выходит, профсоюзный деятель, с которым произошел несчастный случай на заводе, сознательно называет эту историю несчастным случаем — как раз он вел расследование этой незаконной деятельности?
Маринетти, стараясь сохранить официальную беспристрастность, отвечает:
— Ничего подобного я не говорил. Профсоюзный деятель находится еще в коматозном состоянии. Ни я, ни следователь не имели возможности выслушать его версию…
— …которая могла бы оказаться весьма любопытной. Именно это следует из ваших слов? — включается в разговор ведущий телепрограммы. Он устроился рядом с Маринетти, чтобы их обоих можно было дать крупным планом.
Маринетти поднимается, показывая, что пресс-конференция окончена:
— Не приписывайте мне слова, которые на этом этапе расследования я сказать не могу. Но ваше замечание, пожалуй, небезосновательно. Всегда любопытно узнать, что думает человек, обвиняемый в саботаже.
Выходя из кабинета, все живо обмениваются впечатлениями. Многие вспоминают дискуссию о военных заказах, когда левые требовали установить более жесткий контроль, о министре обороны, говорившем на днях о том, сколь благотворно военные заказы отражаются на состоянии платежного баланса. Совсем недавно Италия взяла на себя обязательство внести весьма крупный вклад в межевропейскую программу строительства новых истребителей-бомбардировщиков, способных конкурировать с американскими F-15.
Каждое слово, каждое замечание немедленно берется на заметку: услышанное можно выгодно продать, не делая различия между фактом, гипотезой и слухами.
Все гоняются за парламентариями, более или менее компетентными в этих вопросах, стараясь хоть что-нибудь у них выведать. Потом звонят в свои редакции:
— Да какой там завотделом! Соединяй с главным. У меня такая сенсация!
10
Месье Клошерон не из тех, кто потеет. Потеть могут люди, не принадлежащие к высшему обществу, миллиарды же месье Клошерона обеспечивают ему и весьма высокое положение в обществе, и право не потеть.
Но сегодня швейцарец уже третий раз нервно вытирает лоб платком, заметно утратившим свою свежесть. И все из-за этого проклятого Проккьо, думает он. Надо же ему было впутаться в такое дело. Как сказал американец, некрасиво получается. А то я без него не понимаю.
Американец оказался самым упорным. Прямой, подтянутый, седовласый, розовощекий, с прекрасными манерами и тихим голосом. Не курит, не пьет. Представился консультантом. Прибыл из Парижа. Никогда раньше швейцарец его не видел, ничего о нем не слышал. Клошерон предпочел бы иметь дело с кем-нибудь из этих неуклюжих, грубых, горластых американских атташе, которые глушат виски литрами и курят сигары.
— Некрасиво… — повторяет американец. По его голубым глазам ничего не угадаешь. Когда американец вошел, элегантный, в строгом костюме из серого твида, Клошерон заметил, что он хромает. И еще подумал, что он наверняка еврей.
Немец — тот совсем из другого теста. Баварец. Американца ненавидит. Толст и явно нервничает. В сущности, положение немца не менее щекотливо, чем у тех, кого представляет Клошерон.