Снова звонит телефон. Генерал поднимает трубку и молча слушает. Слушает до конца, не перебивая. Господи, еще один?
2
Верстальщик Луиджи устало мотает головой. Шум такой, что ему приходится напрягать голос:
— Здесь на пятой полосе у меня не хватает места для рекламы: размер три на двадцать четыре. Ума не приложу, что делать, и никто не хочет подсказать.
Алесси сейчас ненавидит его всей душой. Не так уж часто забывают вовремя дать верстальщику рекламу, но уж если такое случается, он устраивает целую трагедию. Алесси понимает, что надо потянуть время.
— Посмотрим-ка, что на следующей полосе, — говорит он.
Луиджи, продолжая мотать головой, тянется к нему через стол с газетной полосой в руке.
— На. Что хочешь, то и делай.
Вот черт, это же он назло. Еще небось и злорадствует, думает Паоло и кричит в ответ:
— А я что могу? Все уже сверстано, не ломать же полосу.
Верстальщик ищет сочувствия у наборщика, покуривающего сигарету в ожидании, когда ему наконец скажут, что все-таки делать:
— Он у нас человек ученый, пусть подумает, мне-то что, я — рабочий класс.
А, да ладно, черт побери. Тем более что завтра в это время газета все равно уже будет в вокзальных сортирах. Одно утешение.
Духота невыносимая. Из-за непрерывного грохота машин приходится кричать. Настоящий сумасшедший дом.
— Убери заметку Де Сены, на ее место как раз и встанет твоя реклама.
Де Сена, корреспондент из Таранто, прислал свою заметку на прошлой неделе и уже трижды звонил, возмущался, что ее не ставят. Заметка дерьмовая, да и платят ему сущие гроши, но должен же человек получить хоть какое-то удовлетворение. Значит, жди завтра четвертого звонка, с жалостью к самому себе думает Алесси, глядя, как наборщик ломает уже сверстанную и подписанную полосу.
— Алесси! — кричит главный механик, протягивая ему через стол свернутые в трубку листки с последними телеграммами, присланными в наборный цех по пневмопочте.
Пока верстальщик возится с рекламой, Паоло пробегает глазами сообщения. Просто по привычке, на всякий случай. Все равно уже поздно, номер подписан. Исключение можно сделать разве что для телеграммы о смерти самого папы. Но тут взгляд журналиста задерживается на заголовке: «В воскресенье генерал Армандо Фульви покончил с собой».
— Подожди! — взволнованно кричит он наборщику, который уже водит типографским валиком по новой верстке. Телеграмма короткая, строк двадцать, не больше. Он торопливо читает:
«Как сообщает министерство обороны, генерал Армандо фульви был найден мертвым в своей квартире тринадцатого августа во второй половине дня. Пуля попала в сердце. Труп генерала лежал на полу, рядом валялся его личный пистолет, в обойме которого не хватало двух патронов. Одна из пуль застряла в дверном косяке, вторая, пройдя через грудную клетку, засела в сердце, в левом желудочке. Труп обнаружил шофер генерала, а вскоре на место происшествия прибыла его восемнадцатилетняя дочь Франка. Установлено, что смерть наступила несколькими часами раньше. Акт о смерти подписан врачом военного госпиталя «Челио». Первые данные вскрытия, произведенного по приказу заместителя прокурора Антонио Виллы, подтверждают гипотезу о самоубийстве. Доктор Вилла обнаружил в квартире генерала три письма, проливающих свет на причины этого непоправимого шага…» Похороны, сообщалось далее в коммюнике министерства обороны (телеграфное агентство передало его полный текст), состоятся завтра. Сбор — у здания госпиталя «Челио», где в данный момент находится тело генерала.
— Ну так что мне делать? — Наборщик, не выпуская из рук валика, украдкой поглядывает на часы. Еще десять минут — и прощайте спагетти в столовой.
Алесси так подавлен и физически, и морально, что ему даже думать не хочется. И всего-то одно сообщение. В конце концов, главный редактор рядом. Пусть решает сам.
— Тут коммюнике об одном корпусном генерале, убитом в собственной квартире.
Главный редактор Бьонди прошел полный курс журналистской науки: он наделен острым чутьем и не любит лишних слов.
— Самоубийство?
— Похоже, — уклоняется от точного ответа Алесси.
— В сообщении что говорится?
— Самоубийство, — выдавливает из себя журналист.
— А ты как думаешь?
— Похоже… — Времени на объяснения у него нет, потом, возможно, они это обсудят.
— Место на полосе есть?
— Найду.
— Тогда давай поскорее.
Работать над текстом некогда. Он исправляет несколько слов, добавляет, что генерал ждал назначения на очень высокий пост, что факт его смерти непонятно почему скры-
вали два дня, что никаких других версий, кроме выдвинутой министерством обороны, пока нет и что все это напоминает нашумевшие случаи смерти при загадочных обстоятельствах других офицеров высокого ранга. Взять хотя бы историю с полковником Гуараши из Катании. Алесси передает исчерканный — он очень старался писать как можно разборчивее — лист телеграфного сообщения наборщику. Тот, мысленно попрощавшись со спагетти, шепотом чертыхается. Ничего не поделаешь, не то, чего доброго, заставят работать сверхурочно.
Единственное подходящее место — в центре полосы, занятое какой-то мурой о туризме.
— Убери это. Что все наши бухты загажены, каждый и так знает.
Он пытается с ходу придумать заголовок. «Самоубийство» здесь це пройдет, черт возьми. «Загадочная смерть генерала» звучит спокойнее. Ужасно, тривиально до отвращения, но в данном случае подходит. Ответственность за версию самоубийства в конечном счете несет министерство обороны. Бегом догнав уже собравшегося уходить художника по заголовкам, он упрашивает его на минуточку задержаться: в порядке личного одолжения, старина.
Бьонди, с которым они спускаются в лифте, погружен в мрачные раздумья.
— Что это за генерал? — спрашивает он наконец.
— Большая шишка. Два дня назад я разговаривал с ним по телефону…
— В воскресенье? — спрашнват Бьонди, сдвигая брови. Алесси утвердительно кивает.
— А когда он умер, говоришь?
— В воскресенье же.
— Вот как!
Пока лифт не останавливается на первом этаже, оба молчат.
— Выходит, в воскресенье он тебе звонил, а потом застрелился, — снова начинает Бьонди.
— Да уж не наоборот.
Они заходят в кабинет Бьонди. В небольшой комнате стоят четыре стола, заваленные бумагами, газетами, телетайпными лентами.
Главный редактор садится в кресло и выжидательно смотрит на Алесси. А тот пытается изложить суть дела в общих чертах.
Мы познакомились с ним на одном официальном приеме… Видишь ли…
— Что ему нужно было от тебя в воскресенье? — перебивает его Бьонди.
— Он хотел узнать…
Но Бьонди вокруг пальца не обведешь. .
— Генерал навел тебя на какой-то след, — говорит он уверенно.
— Пока не знаю. Скажем так: под видом, что ему нужно что-то узнать, он сам мне кое-что сообщил. Несомненно одно — в воскресенье, примерно в два часа дня, он дал мне понять, что ему крайне необходима моя помощь в одном деле. А через час или два после этого, как явствует из официального сообщения, покончил с собой.
— В каком деле?
На это раз вопрос поставлен в лоб и увильнуть от ответа не удастся.
— Понимаешь… Туг замешан еще один покойник.
Бьонди откидывается на спинку кресла и складывает руки на своем необъятном животе.
— Еще один генерал?
— Полковник.
— Тоже самоубийца?
— По-видимому, да.
— Чего же хотел генерал?
— Он в эту версию не верил.
— А тебе что-нибудь известно?
— Нет, конечно.
Бьонди задумывается, переваривая услышанное и наконец спрашивает:
— За неделю справишься?
— От дежурств освободите?
— Будешь приходить, когда захочешь. Даю неделю.
— Не знаю…
— Попробуй.