- Тем, что здесь находится, нельзя удивить такого ценителя цветов, как вы, Георгий Владимирович. Эти растения по-своему хороши, но... - Олег Николаевич замолчал, как будто раздумывая: стоит или нет связываться со мной. Слегка качнул головой, взглянул на меня прищуренными глазами и снисходительно улыбнулся. - Помните, как-то на берегу моря вы... Хотя не в том дело. Присмотритесь вот к этому растению повнимательней, а я сейчас... - Олег Николаевич затрусил к небольшому шкафчику в конце короткой аллеи. Щелкнул замок, и хозяин почти наполовину влез в металлический шкаф. Я невольно улыбнулся, глядя, как Олег Николаевич приподнялся на цыпочках и причудливо изогнулся, видимо, пытаясь до чего-то дотянуться. Потом он обернулся ко мне и торжественно спросил:
- Готовы?
- К вашим услугам... - я повернулся к указанному мне растению.
Не берусь объяснять, почему я вздрогнул: то ли сказалось двухлетнее ожидание встречи, внешне незаметное, но подспудно напряженное, то ли слишком велико было впечатление от эффектного опыта. По длинным тонким стеблям прошла едва заметная волна, словно растение судорожно вздохнуло. Один из стеблей, понуро свисавший с нижней перекладины, вдруг напрягся и медленно потянулся к моей ноге. Я отступил на шаг и сразу же услышал:
- Не бойтесь, это совершенно безопасно.
Боялся ли я? Ничего страшного тут не было. Просто неприятно, как будто по руке пробежал безобидный паук с большим черным крестом на спине.
Олег Николаевич стоял с видом победителя. Но не услышав моих восторженных восклицаний, он сначала удивился, а потом и обиделся. Нет, он не сказал ни слова. Все было видно и так. Может, и у меня не было настроения. Поэтому и опыт оставил странное впечатление. Молчание затягивалось.
Тем временем чудесно оживший стебель бессильно поник. Да и все растение приняло свой обычный вид.
Чувствуя, что встреча может стать последней в этом году, я постарался исправить положение:
- Очень занятно... Реакция, пожалуй, сильней, чем у мимозы. Неужели все растения, растущие здесь, так охотно подчиняются вам?
Я глянул на Олега Николаевича и понял, что мои старания напрасны. Меня тоже начало одолевать раздражение. В конце концов из-за этих, очень сомнительных опытов человек просто испортил вполне приличный сад. Испортился сам и портит настроение другим. Терпение мое готово было лопнуть. Я чуть не махнул рукой от досады. Но весь этот бунт был только в моих мыслях. Мы стояли друг перед другом и молчали. Молчали уже слишком долго.
- Да, сад стал беднее, - я заговорил первым. Заговорил раздраженно и еще раз критическим взглядом окинул зелень. - Кажется, тут раньше была красивая агава...
Олег Николаевич вздрогнул, как будто растерялся и, опустив глаза, вдруг забормотал:
- Знаете, я ее выкопал, но это, поверьте... и сегодня мне не хотелось бы...
Боже мой, каким все-таки может быть человек! Я схватил Олега Николаевича за руку:
- Извините, пожалуйста! Не будем об этом вспоминать. Лучше к морю!
Нам удалось сохранить добрые взаимоотношения. И во время этого отпуска Олег Николаевич часто рассказывал о своих собственных стимуляторах для растений, об опытах с ними. Все это хорошо, но мне гораздо больше нравилось, когда мы с ним говорили о выращивании самых обыкновенных цветов. Теперь мы большую часть времени проводили на морском берегу. Сад утратил для меня свою привлекательность. Да и Олег. Николаевич не очень настаивал на его посещении.
Отпуск прервался неожиданно. Заграничная командировка! Меня известили телеграммой. Хотя времени было мало, я все-таки поставил об этом в известность Олега Николаевича и даже показал телеграмму. На прощанье я обещал прислать что-нибудь диковинное. Расстались без особого сожаления.
Обычно я выезжал на месяц или два, не больше. Пока освоишься в новой обстановке, переваришь массу свежих впечатлений, соберешь материал и вот-вот наметишь контуры предстоящего отчета, начальство тут как тут. Короче, долго не засиживался. Даже соскучиться как следует не успеешь. Так же я настроился и на эту командировку, а вышло совсем иначе.
Полгода я выдержал сносно. К концу года вспомнил всех хорошо и плохо знакомых. Даже Супсову выслал в специальной посылке что-то из многочисленного семейства амариллисовых. Еще год продержался на воодушевляющих посланиях начальства. На третий год стало совсем плохо. Ни с того ни с сего разрегулировался сон и, самое странное, исчезло чувство любопытства.
Работу стал выполнять чисто по долгу службы, так как был дисциплинирован и в некоторой степени самолюбив. Считал дни, считал месяцы. Их набралось ровно на три с половиной года, когда пришло короткое распоряжение о выезде на родину.
И вот я снова дома!
Пересказывать мои чувства словами трудно и не стоит. Это надо пережить самому. Вернулась жажда деятельности, жадность к новому. А новым было все, что я встречал. В общем, все было прекрасно, и, когда наступило время отпуска, я отправился на юг с ощущением, как будто еду туда впервые.
Вечером я мысленно исповедовался перед морем. Только оно не изменилось за время моего отсутствия. Тут, на берегу, я переоценивал свои чувства, приводил их в порядок, чтобы не растерять что-то хорошее и не казаться в глазах других немного глуповатым.
На другой день вспомнил о Супсове. Захотелось его повидать. У моря встретиться не удалось, и я отправился в гости без приглашения. Думаю, что наше многолетнее знакомство давало на это право.
На мой настойчивый звонок Олег Николаевич вышел к калитке. Некоторое время он пристально вглядывался утомленными, покрасневшими глазами. Узнал не сразу, и, похоже, не потому, что забыл, - просто его мысли были заняты чем-то другим. Постепенно Супсов вернулся к действительности.
- Георгий Владимирович!.. - никакого продолжения за возгласом не последовало и понимать его я мог, как хотел: как радость, удивление или досаду.
Супсов сильно изменился за эти годы. Лицо осунулось, волосы посеребрились и сдали позиции, отступили со лба поближе к затылку. Воспаленные глаза лихорадочно блестели.
Наконец Супсов распахнул калитку, пригласил войти. Растерянность исчезла, лицо приобрело торжественно-снисходительное выражение. Хозяин картинно отступил назад, пропуская меня в сад, и вымолвил:
- Очень приятно, очень приятно. Разлука была столь долгой, что даже не сразу сообразил, что к чему. Прошу прямо в сад, там у меня небольшая беседка.
Назвать это сооружение беседкой было довольно трудно. Так, нечто среднее между контейнером и лифтовой кабиной. Помещение было рассчитано явно на одного, но мы без труда и довольно удобно разместились в нем. Я с интересом осмотрелся. Три стены почти полностью заняты какими-то шкафами, одна застеклена от пульта до потолка. Пульт, видимо, самодельного происхождения. Чего только на нем нет! Кнопки, рычажки, шкалы, сигнальные лампочки... И набраны они, как мне показалось, на блестящей панели какого-то автомата для приготовления кофе. Да и каждая из деталей сама по себе была интересна: настроечные ручки радиоприемников, стенные электровыключатели последней моды, рычажки тумблеров были украшены цветными пробками от тюбиков с зубной пастой и даже габаритным сигналом от автомобиля "москвич". Может, зря наговариваю, разглядеть все сразу было попросту невозможно... Но зрелище предстало довольно живописное.
За стеклом хорошо был виден сад. Внимательно присмотревшись к зелени, я невольно перевел взгляд на Супсова. Олег Николаевич был весь в ожидании, может быть, именно этого вопросительно-удивленного взгляда. Мне даже не пришлось расспрашивать. Поток сбивчивой лихорадочной речи ринулся на меня с устрашающей силой. Для этого словесного напора беседка была явно маловата, она скорее располагала к тихому обстоятельному разговору. По всей вероятности, Олег Николаевич в период моего отсутствия не имел возможности излить душу кому-либо и теперь накопившееся прорвало плотину. Сам он как-будто засветился изнутри, воодушевился, куда только девались скованность и неуклюжесть. Идеи, о которых я слышал от него лет шесть назад, всплыли вновь и теперь преподносились уверенно. Пока это были общие фразы и, на мой взгляд, не совсем логичные выводы. Но я невольно стал присматриваться к саду.