— Что ты, голубчик? Как же можно великого князя, да такими глупостями от дел отрывать? Отбыл он уже в столицу, здесь только Ее Высочество остались. И та под присмотром родственницы. — Он немного помолчал, покивал сам с собою, после чего добавил: — Явится штабс-капитан завтра утречком за новостями, я ему коротко все и обскажу.
— Так что же, Анис Виссарионович, вы меня от бумажной работы избавить хотите? — нахмурив брови, поинтересовался Шульц.
С одной стороны, он был рад подобному исходу, намереваясь предаться сначала размышлениям о деле «странного человека», а после — отдыху. С другой — пренебрегать обязанностями, что легли на его плечи, когда ему поручили дело такой важности, не намеревался.
— Полно, Петенька. Тут и без крючкотворства есть, чем время свое занять. Отчет твой я принял, сейчас еще сыскные приедут, а уж они лодырям квартальным из Охранного ни крошечки там не оставят, и можно пока расходиться.
Фучик потер руки, будто ему удалось сорвать знатный куш, неожиданно подмигнул Шульцу, и, мурлыкая что-то себе под нос, вышел из кабинета Петра Ивановича, куда явился сразу же, стоило лейб-квору переступить порог агентства.
Шульц пожал плечами, ослабил ворот наглухо застегнутого жилета, отошел к окну, опершись возле него рукою и выглянул в темный проулок. Мысли его нежданно приняли отличный от важности дела семьи великого князя оборот, сосредоточившись на Оболенской.
Эта юркая девица, из семьи весьма уважаемой, свалилась ему на голову в буквальном смысле этого слова, в тот момент, когда он занимал свои диспозиции для слежения за особняком. Какой черт дернул Настасью Павловну залезть на дерево, где она с комфортом и разместилась на одной из нижних ветвей, и для чего ей понадобилось наблюдать за домом великого князя, где гостил Лаврентий Никанорович — сохрани, Господь, его грешную душу! — Шульц вызнал не сразу. Поначалу его и вовсе этот вопрос волновал в самую последнюю очередь, ибо Оболенская падала сверху беззвучно, но неотвратимо, аккурат в тот момент, когда Петр Иванович собирался спрятаться под старой лодкою, на счастье его лежащей неподалеку от особняка. Как он успел заметить летящую прямо ему в руки Настасью Павловну — тогда он еще не знал имени этого сошедшего с небес «ангела» — и как подхватил ее возле самой земли — до сих пор оставалось загадкой даже для него самого.
Однако «ангела» это происшествие, похоже, не смутило. С бойким видом Оболенская тут же сообщила ему, что теперь она будет наблюдать за домом вместе с ним, на все расспросы о том, что же интересного столь юная особа могла узреть в унылом времяпрепровождении таинственно молчала, но знатно пикировалась с ним, чем развлекала — и, чего греха таить, отвлекала — лейб-квора в его занятиях первостатейной важности.
А важность эта заключалась в том, чтобы не упустить момент, когда в особняк проникнет тот самый «странный человек». В том, что это случится непременно — Шульц не сомневался. Все его наблюдения за главным подозреваемым и его передвижениями по Шулербургу буквально кричали о том, что рано или поздно он предпримет попытку проникнуть под сень сиятельного дома.
Шульц и отвлекался долее чем на полчаса от наблюдений за домом князя лишь четырежды за последние трое суток. В первый раз когда Лаврентий Никанорович отбыл на ужин к барону N — роскошные балы, устраиваемые в его поместье, гремели своей славой по всему городу и заканчивались лишь под утро. И еще трижды, на срок более краткий.
Потому после слежки чувствовал такую усталость, что справедливо опасался проспать сутки напролет, стоит ему только оказаться в постели, а не под лодкой в компании Оболенской.
Кстати, о последней. Петр Иванович боялся признаться сам себе, но он испытывал ту степень досады, что и существовать позволяет безо всяких серьезных неудобств, но которую, в то же время не замечать невозможно. Что же теперь — они с Настасьей Павловной больше не будут проводить время вместе? От чего-то сей факт решительно не нравился Шульцу. Дочерьми Павла Александровича Оболенского до сей поры он не интересовался, да и знакомство с отцом семейства почти никакого не свел, потому последующие их приятельственные отношения с Настасьей Павловной — если таковые будут иметь место — выглядели бы, по меньшей мере, странно. Этот-то факт и раздосадовал Петра Ивановича.