В шайке Мишки-аристократа Рваное Ухо работал “на подхвате” и слыл деятелем цепким. Деваться было некуда. Поздоровались, поговорили о погоде, девушках на лимане, ценах на базаре, вспомнили друзей — иных уж нет, а те далече… Рваное Ухо пригласил поужинать. Победоносенко отказался. “Живот болит… Второй день манной кашкой пробавляюсь”, — на ходу придумал он. Рваное Ухо долго обхаживал Победоносенко: “Послушай, Аркаша, как ты считаешь: встретились на бульваре два кореша, которые в общем-то, отбросим частности, это не для деловых людей, неплохо относятся друг к другу. Ты имеешь что возразить? Нет? Отлично. Если эти два джентльмена, подчеркиваю, в общем-то неплохо относятся друг к другу и в общем-то могут быть взаимно, подчеркиваю, взаимно полезными, — почему бы им не пойти на союз, не держаться как братья-близнецы? Я что-нибудь неправильно сказал, Аркаша? Поправь меня… А теперь слушай: требуются золотые руки сапожника. Золотые руки за золотые десятки. Ты меня правильно понял, Аркадий? И забудь думать за комбинат бытового обслуживания”.
Было сказано еще несколько ни к чему не обязывающих обе стороны фраз, и Победоносенко, извинившись — “У меня тут встреча с девушкой”, — попрощался, попросив три дня на размышление.
Насчет свидания он не соврал. Дней двадцать назад Аркадий познакомился с московской работницей, лечившейся в одесском санатории. Легкое увлечение (сколько их было у Аркадия с Дерибасовской!), кажется, переросло в нечто более серьезное. Тяжело больная Таня, хлебнувшая в жизни много горя, была одинока. Он честно поведал Тане о своей жизни, и она поверила ему, когда он сказал, что с прошлым все покончено и нет такой силы, которая заставила бы его повернуть вспять. Она ему поверила, хотя и не скрыла, что ей трудно забыть его прошлое. В таких случаях он мрачнел и рассказывал легенду о грешнице, которую толпа хотела закидать камнями, и о Христе, который, обращаясь к толпе, говорил: “Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень…”
Таню покорила искренность Аркадия, сила его характера. И вот — Рваное Ухо с его предложением.
В тот вечер Таня вернулась в санаторий очень поздно; сперва он ее провожал, потом она его. Все было взвешено, все точки над “и” поставлены. На следующий день был взят расчет в сапожном ателье и билет до Москвы…
Через два года после свадьбы Таня умерла — тяжелейшая болезнь почек сделала свое дело. И, как пишет в своем заявлении А. Победоносенко, “свет стал мне не мил”. Незадолго до смерти Таня, понимавшая, что дни ее сочтены, впервые за два года вновь повела с мужем разговор о его прошлом и сказала: “Клянись, Аркадий, что и после смерти моей… ни шагу назад…” И Аркадий поклялся.
Встреча с Косым в пивном баре произошла ровно через год после смерти Тани — утром он был у нее на могиле… Нетрудно представить, что было на душе Победоносенко в те минуты, когда Косой добирался до самой сути “золотого дела”, о котором он говорил пока весьма туманно. Он дал понять, что о давней встрече Победоносенко с Рваным Ухом ему известно, так же как и о неожиданном исчезновении из Одессы Аркашки с Дерибасовской.
— Однако человек не песчинка. Разве он потеряется на нашей грешной земле? — улыбался Косой. — Мир тесен, Аркаша… Вот и пьем мы с тобой пиво за одним столом. Только этот напиток не для меня. Пойдем, друг, в “Арагви”, грузинского коньячку пососем. Там и разговор закончим. Ты только не говори мне, мальчик, что у тебя животик вава, что ты на манной кашке сидишь. — И он, дружески обняв Аркадия за плечи, еще раз дал понять, что ему все известно, но он никаких претензий не имеет.
Разговор был продолжен в “Арагви” в отдельном кабинете, — тут Косой чувствовал себя как дома.
— Деловым людям, среди которых не только одесские шмаровозы, но и птицы куда более важные, нужна твоя, Аркаша, помощь. Платить будут зелененькими. В Одессу перебираться не нужно. Заказ будешь получать в Москве. Тут и наш главный шеф…
И, видимо крепко выпив, с гордостью добавил:
— Это тебе не Мишка-аристократ… Так чтобы ты знал: иностранец. Ясно?
И сразу осекся, поняв, что болтнул лишнее. Косой подозрительно посмотрел на Аркашку, нахмурился и зло буркнул:
— Все, что сказал, — как в могилу. Ты ничего не слышал, мальчик, ничего не знаешь. Иначе…
И он резким движением полоснул ребром ладони по горлу.
— Так как? Снова три дня на размышление? Не пойдет.
Победоносенко лишь на какую-то долю секунды задумался, потом палил в два больших фужера коньяк, встал из-за стола и несколько торжественно провозгласил: