— Никулин, идите сюда, — позвал Плетнев. — Сейчас обедать будете!
Столовая помещалась во дворе перед домом. В землю были врыты столбы, к ним прибиты щиты из неструганых досок. Получились длинные столы. К ним бросились вернувшиеся с работы военнопленные.
Обед показался изголодавшемуся Никулину довольно хорошим. Ломтик настоящего, хотя и липкого, плохо пропеченного хлеба. Вместо лагерной баланды — овсяный суп с волокнами мяса. На второе — тушеная брюква.
Стараясь есть не спеша, Николай Константинович внимательно оглядывал соседей по столу. Справа от него сидел угрюмый верзила с плоским, как блин, лицом. Широкий, почти без переносицы нос, огромный рот, маленькие, глубоко посаженные глазки неопределенного цвета, из ушей торчат пучки рыжих волос. Неприятная личность. Верзила методично, с хрустом крушил челюстями попадающиеся в супе хрящи. Почувствовав отвращение, Николай Константинович поспешил отвести глаза в другую сторону.
По левую руку человек за десять от Никулина за обеденным столом сидел Курынов. Николай Константинович заметил его, как только Курынов потянулся за миской с брюквой. Сразу потеплело на душе, и он едва не окликнул приятеля, но вовремя сдержался.
После обеда к Никулину подошел сухощавый старик в немецком солдатском мундире без знаков различия и, пристально вглядываясь в лицо сквозь стекла пенсне, прокартавил:
— Я — комендант лагеря. Прошу пройти в дортуар. Я укажу ваше место.
“Из бывших, видно”, — думал Николай Константинович, взбираясь вслед за комендантом по скрипучей лестнице на второй этаж.
С лестничной площадки Никулин попал в коридор. В него выходили четыре двери. Комендант пояснил:
— Первая комната — моя. В следующей живут господа немецкие солдаты, мои помощники, — с достоинством подчеркнул он. — А в двух остальных — курсанты… Вот ваша постель, — указал комендант на один из набитых соломой матрацев, лежавших на длинных дощатых нарах, устроенных вдоль стен комнаты.
Матрацы лоснились от грязи, пахли сыростью, прелью. Но все-таки это не голые доски!
— Где же можно получить одеяло и простыни? — спросил Никулин.
Брови старика удивленно поползли вверх:
— Здесь не курорт, а казарма! Может, перину прикажете расстелить? Стоять смирно, хам!
Разгневанный комендант вышел, а Никулин в душе выругал себя. И надо же ему выскочить с дурацким вопросом! Теперь небось доложит кому следует: недовольство, мол, проявил.
В Гуцаловском лагере жилось куда вольготнее, чем в Саласпилсе. Не избивали, питание было получше. Работать, правда, здесь заставляли с утра до ночи.
Едва забрезжит рассвет, обитатели Гуцаловского лагеря строились на работы. Приходили немцы-подрядчики, отбирали людей и уводили в город. Будущие шпионы штукатурили дома, рыли канавы, таскали мешки. Ходили пленные теперь без конвоя, но строем, под командой старшего. Дисциплина поддерживалась строгая. Немцы сфотографировали каждого обитателя лагеря, сняли отпечатки пальцев. Так что, попытайся кто-нибудь бежать, разыскать его будет не так уж трудно.
Курынов рассказал Николаю Константиновичу, что лагерь назван по фамилии его основателя — бывшего военного моряка Гуцалова. Он долгое время пользовался у немцев почетом и полным доверием. Но потом гитлеровцы расстреляли своего приспешника. Кто говорит, что надежд не оправдал, а кто подозревает, что чекистами подослан был. Всякое болтают люди.
Николай Константинович внимательно выслушал Курынова и усмехнулся:
— С такими солдатами фюрер долго не повоюет! Дни, до предела заполненные работой, летели быстро.
Но Никулин успел изучить многих обитателей дома с колоннами. Опыта в этом отношении у него было несравненно больше, чем у его лагерных начальников. Цепкая память контрразведчика прочно удерживала десятки имен, фамилий, особых примет всех, с кем приходилось близко общаться. Это могло пригодиться, если удастся выбраться к своим.
В Гуцаловский лагерь время от времени наезжали инструкторы из разведывательных школ. Одна из них размещалась в Риге, на берегу озера Балтэзерс. Там готовили диверсантов-подрывников. Вторая находилась в Валке и готовила агентурных разведчиков. Куда и кого из курсантов направить — решали сами немцы.