Беседа сразу же приняла характер придирчивого допроса. Рудольф задавал самые неожиданные вопросы. Отвечая на них, Николай Константинович в который раз поминал добром генерала Быстрова, который настойчиво предупреждал его, что немцы хорошо знают местность и ее нужно тщательно изучить.
— У вас хорошая память, — одобрительно проговорил Рудольф. — Вы, господин Никулин, обратили внимание на такие детали, о которых мы и не упоминали в Валкской разведшколе. — И, не переводя дыхания, неожиданно резко спросил: — Где вы получили профессиональную подготовку разведчика, Никулин? Вы кадровый разведчик, не так ли?
Николай Константинович понял — Рудольф перешел в наступление. Надо было защищаться, а лучший способ для этого — напасть самому.
— Господин подполковник, — с досадой и даже пренебрежением в голосе начал Никулин, — вы уже вторично даете мне убедиться в своей забывчивости. А ваша профессия требует хорошей памяти…
Рудольф даже откинулся в кресле, словно получил пощечину. Капитан Фиш еле сдержал улыбку.
А Николай Константинович, будто и не замечая произведенного его словами впечатления, продолжал:
— В Гуцаловском лагере, в Риге, перед тем как меня отправили в разведшколу, мы вели разговор о Москве и Подмосковье, о моем родном поселке Кусково. А господину Шиммелю вы почему-то доложили, что я вырос под Ленинградом. В Валкской разведшколе я говорил вам, что в Красной Армии служил начальником штаба отдельного батальона, имел звание капитана. Естественно, я знаю кое-что из того, чему но учили в разведшколе. Я и применил свои знания с пользой для великой Германии. Но вы и об этой беседе забыли и теперь вот подозреваете меня в чем-то. А ведь в моем положении такие подозрения могут стоить жизни.
— Вы неправильно поняли меня, господин Никулин, — попытался вывернуться Рудольф. — Я просто хотел высказать восхищение вашими способностями.
В душе Рудольф досадовал на Шиммеля. Тот, видимо, тоже хотел подцепить Никулина на крючок невинным с виду вопросом. И вот поставил его, Рудольфа, в неловкое положение. Не объяснять же Никулину, что Шиммель просто брал его “на пушку”. Поэтому абверовец перевел разговор на другую тему и вскоре совсем закончил беседу.
На следующий день в Сиверский приехал Шиммель. Он потребовал подробного письменного доклада о выполнении задания за линией фронта, так как любая стенограмма, дескать, не может заменить отчета, написанного самим исполнителем. Доклад нужен штабу группы армий “Север”.
Николай Константинович был уверен, что все необходимое для штаба им уже рассказано. Об этом, конечно, доложено по инстанциям. Теперь нужен анализ всего сказанного, поиски расхождений. Проверка продолжается. И он не ошибался. Записи Фиша, Шиммеля, Рудольфа абверовцы сопоставляли с наблюдениями разведки, показаниями пленных. Расхождений не обнаруживалось.
Генерал-фельдмаршал Кюхлер не был удовлетворен результатом проверки. Он требовал все новых и новых фактов и доказательств, перед тем как принять решение. Ведь в случае промаха он рисковал слишком многим.
Прошло еще несколько дней. Как-то вечером по обыкновению подвыпивший Спасов вернулся злой, чем-то расстроенный. Завалившись на свою койку, он долго молчал, временами тяжело вздыхая. Однако начать разговор не спешил. Не торопился с расспросами и Никулин. Он сидел, читал роман “Камо грядеши” и делал вид, что полностью захвачен чтением и не замечает окружающего. А сам ждал, когда Спасов заговорит. Надоест же ему молчать. Не вытерпит. Так и получилось. Резко поднявшись с койки, Спасов прошелся по комнате и со злостью сказал:
— Сволочи! Никогда на них не угодишь. Хоть из кожи лезь, все равно для них мы “русише швайне”.
— Кого это ты благословляешь? — поинтересовался Николай Константинович с невинным видом.
— Фиша, кого еще! Да и вообще всех немцев.
— А-а…
— Чего заакал?
— Да так просто.
— Ничего-то ты еще не знаешь. Почитываешь книжечки, воздухом дышишь в садочке…
— Каждому свое.
И Николай Константинович снова углубился в чтение, не обращая внимания на Спасова. Тот походил немного по комнате и снова начал:
— Слушай, это между нами. Как другу скажу.
— Валяй. Покороче только.
Спасов сел на койку, помолчал, видимо собираясь с мыслями, и начал:
— Ты, Николай, не глупый человек. Должен меня понять. В жизни каждый делает ошибки и много ошибок. Но бывает среди них одна такая, что всю судьбу наизнанку вывернет. А захочешь потом дело поправить — не выйдет. Все катится в тартарары, и ты летишь куда-то в бездонную яму. Не знаешь только, когда о землю твердую трахнешься так, что сам в лепешку и дух паршивый из тебя вон.