— Называй меня Никулиным Николаем Константиновичем. Понял?
— Чего не понимать, — кивнул головой Виктор. — Из нашего отряда здесь несколько человек. Живем дружно, в обиду не дадим.
Так Каращенко стал Никулиным. Он понимал, что фашисты в первую очередь будут расправляться с комиссарами, чекистами, членами партии, комсомольцами. Но то, что сказал Ресовец, лишний раз напомнило ему о другой опасности, которая подстерегает на каждом шагу. Надо быть осторожным.
— Если увидишь в лагере кого-нибудь из тех, кто меня знает, сообщи мне, — попросил Николай Константинович Ресовца.
— Сделаю. Есть у нас тут майор Дудин, ты его знаешь, он в отряде начфином был. Еще человек пять пограничников. Все надежные и проверенные люди. Кое-кто тоже скрыл свою фамилию. Я оповещу всех. Так что жди. Но и сам в случае чего будь осторожен, не нарвись на провокатора. Здесь, в лазарете, размещают только рядовых. Я скрыл, что ты офицер, а сопроводиловку выбросил. Им сейчас в тонкостях разбираться некогда, а дальше видно будет.
Этот разговор несколько прояснил положение дел в лагере. Выходит, немало людей живет здесь, как и он, под чужой фамилией. Но есть и такие, которые рассказали врагу о себе всю правду. Кто они? Честные ли люди? Каждое новое знакомство опасно.
В проходе послышались шаги. К вновь прибывшим раненым подошел высокий, хмурый человек — военнопленный врач Пирогов. Фашисты поставили его старшим над лазаретом. “Капитан, и форму носит, не снял, — отметил про себя Николай Константинович, увидев “шпалу” в петлице подошедшего. — Интересно, что он за человек? Наш или продался?”
— Покажите Никулину его место, перебинтуйте, — сухо приказал фельдшеру Пирогов, отметил что-то в списке и вышел.
— Остерегайся этого человека, — предупредил Виктор. — С немцами услужлив, с полицаями ладит. Не ровен час — и продаст.
Ресовец принялся перебинтовывать раны Никулина. Тот еле удерживал рвущийся из груди крик. Холодный пот выступил на лице, спутавшиеся волосы прилипли ко лбу, на закушенной губе показалась кровь. Николаю Константиновичу казалось, что снимают с него не бинты, а кожу. Несколько раз он просил Ресовца дать передышку. Осматривая рану, фельдшер сочувственно протянул:
— Да-а. Тут, конечно, дело сложное. Придется позвать Пирогова, пусть придет, посмотрит.
— Зачем его сюда? — еле выдавил Никулин.
— Надо. Тебе серьезное лечение требуется, а не просто перевязки. Может, он чем поможет. Посиди.
Ресовец ушел, а Николай Константинович закрыл глаза и стал ждать. Теперь ему было уже безразлично, кто его будет смотреть и что с ним будут делать. Последние силы, кажется, оставляли его.
Пирогов вопреки опасениям Виктора без лишних слов подошел к Никулипу. Тот лежал в беспамятстве. Оглядев воспаленные раны, врач равнодушно буркнул:
— Этот не жилец. Крови много потерял, ослаб. Медикаменты мало что дадут. Хорошее питание, покой нужны, чистота. А где тут?..
— А может, выходим? — с надеждой спросил Ресовец.
— Что он тебе — сват, брат?
— Да нет, просто знакомый…
— Знакомый… Подумаешь, одним больше, одним меньше. Сегодня — он, а завтра — ты. Все на том свете будем, так что беспокоиться из-за каждого? А впрочем, как знаешь.
С того дня Ресовец, как терпеливая нянька, ухаживал за раненым, доставал ему то кусочек маргарина, то немного картошки, лишний ломоть хлеба, лекарство. Однако поправлялся Никулин медленно. Немало времени прошло, прежде чем больной смог подниматься с постели.
— Ну и жилистый ты, — говорил Ресовец, когда опасность миновала. — Теперь жить будешь. Если бы услышал от кого про такое, ни за что бы не поверил.
— Не хвали, Виктор, зазнаюсь. Тебе спасибо, что выжить помог.
С этого времени Никулин стал ждать гостей. Он перебирал в памяти каждую услышанную от Ресовца фамилию. Знает ли он что-либо об этих людях? Вот начфин майор Дудин — давний знакомый. Впервые встретился с ним в тридцать седьмом году. Дудину тогда круто пришлось. Как бывшего офицера царской армии, дворянина, чересчур “бдительные” люди взяли на подозрение. Большие неприятности угрожали Дудину, но Каращенко сумел его тогда отстоять. Дудин был честным человеком.
Вскоре Дудин появился в крохотной каморке Ресовца, которую тот громко величал “аптекой”. Приглядевшись к нему, Никулин с трудом узнал в осунувшемся, заросшем седой щетиной человеке прежде щеголеватого майора. Дудин тоже долго и пристально рассматривал своего собеседника, будто стараясь припомнить что-то.
— Не узнаете? — поинтересовался Никулин. — Неужели так трудно своего старого знакомого узнать.