— Мне известно, что ты разбираешься в таких делах и что у тебя есть связи в министерстве…
— Связи у меня теперь не в министерстве, а среди кладбищенского начальства.
— Ну, туда я тебя звонить пока не прошу.
— И там не все так просто решить, но с этим мы пока обождем. Что же касается пенсии, то, верно, парочка старых знакомых в министерстве у меня есть, но так, чтобы «один звонок — и все готово» не получится. Ты у нас проходишь по особой статье.
Некоторое время молчит. Потом говорит:
— Подумаю, как быть. Есть у меня один человек.
— Из разведки?
— А тебе надо — чтобы из Синода епископов?
— В Синоде епископов тоже вроде бы имелись разведчики.
— Как и везде. Ты же не думаешь, что ватиканские кюре только четки перебирать умеют? Тебе это лучше моего известно.
— В Ватикан мне проникать не приходилось.
— Да, плохо, что мы иногда перебарщивали. Лезли к людям в постель… Пользовались услугами всякого отребья… Он законченный подонок, а мы ему: «Наш добрый товарищ»; и поручаем секретное задание.
— Порядочного трудно сделать информатором.
— А зачем нам информаторы? Этот сказал то, тот сказал это… Разве важно, кто что болтает или кто что делает? Недаром ведь в Толстой книге сказано: «По делам их узнаете их».
— Вот и узнали.
— Чепуха! Ничего мы не узнали. Ты видел где-нибудь отчет о Великом ограблении? Я не о той общей трепотне в прессе, а об отчете, где черным по белому было бы все изложено — с фамилиями, с цифрами, с фактами.
— Я газет не читаю.
— Читай не читай — все едино. Голой правды в газетах нет.
— А тебе она известна?
— Кое-что известно, но это другой разговор.
— Когда ты сказал «голая правда», мне вспомнилась твоя «голая правда» в позолоченной раме. Ты все еще хранишь ее?
На его лице мелькает некое подобие улыбки.
— Покажу, когда придешь в следующий раз. Тогда, может, и настоящего кофе выпьем.
И уточняет:
— Если принесешь с собой.
Зимой лучше всего сидеть дома. Особенно если тебе некуда идти. К Бориславу это не относится — человек занят: работает в телеателье. Моя же проблема в том, что я ничем не занят. Поэтому погружаюсь в чтение. В комнате Афины — целая этажерка с книгами, вроде «Унесенных ветром» и ей подобных. Саму Афину, по-видимому, не так сильно уносило в небеса, потому как нахожу среди ее книг и более приземленные — например, «Моя тайная война» Кима Филби.
Мемуары англичанина для меня не новость. Я знаком с ними еще по их первому, французскому изданию. Но сейчас, когда, прижавшись спиной к батарее, снова их перелистываю, мне кажется, что эту книгу я читаю впервые. Когда-то меня интересовали в ней исключительно профессиональные подробности. Снимал шляпу перед размахом деятельности автора мемуаров, однако в технических деталях не находил ничего особо впечатляющего. Впечатление эта книга на меня производит только теперь — поразительное и гнетущее.
— Ты читал ее? — спрашиваю Борислава, когда вечером он заглядывает ко мне в комнату.
— А как же. Это ведь я ей подарил.
— Чтобы жена получше поняла, какая у тебя профессия?
— Глупости. Филби и я!.. Или — Филби и ты!.. Принц и нищий.
Он только пришел и не торопится снять с себя объемную куртку.
— Батарею согреваешь? — спрашивает.
— Пытаюсь, — отвечаю, но мысли мои заняты раскрытой передо мной книгой.
— Раньше я завидовал его счастливой судьбе. Теперь понимаю, что это была настоящая трагедия.
— Почему трагедия? — бормочет Борислав и садится на кровати, устремляя рассеянный взор на Эйфелеву башню.
— Представь себе, человек прибывает в Москву победителем, потрясшим своими успехами весь мир. Его голова полна идей на миллион. Он приезжает, чтобы продолжить служение Делу, ради которого тридцать лет рисковал жизнью. А Дело делает вид, что не замечает его. Смотрит куда-то в пустоту и ковыряет в носу. «Филби? Ах, англичанин… Изолировать его, поставить на прослушку и взять под наблюдение». И так — больше десяти лет в компании с одним лишь алкоголем.
— Это не трагедия, — качает головой Борислав.
— Как это «не трагедия»?
— А вот так. Настоящей трагедии он избежал. Пусть не Дело, так смерть оказалась к нему милосердной — прибрала его задолго до того, как начался чудовищный крах великого строя.
И, медленно вставая с кровати, заключает:
— Трагедия досталась нам, карликам… Ну что, поужинаем?
Все более растущая дороговизна заставляет нас задуматься о будущем нашего скромного домашнего хозяйства. Поэтому мы сводим к минимуму расходы на питание — особенно после того, как Борислав где-то вычитал, что переедание — основная причина преждевременной смерти. Поэтому, когда я упоминаю «обед» или «ужин», надо иметь в виду, что речь идет не о полноценном процессе приема пищи, а о почти символическом ритуале. Вместо еды мы все больше налегаем на пищу духовную.