— Не может быть!
— А почему я, по-твоему, скрываюсь? Думаешь, боюсь простудиться?
— Хорошее убежище ты себе устроил, — замечаю, чтобы переключить его на другую тему.
— Вряд ли такое уж хорошее, раз ты сумел меня обнаружить.
И чтобы я не слишком возгордился, спешит добавить:
— Хотя вряд ли ты нашел бы меня, не позволь я тебе этого сделать. Или ты думаешь, я не заметил, как ты тут рыщешь?
— Ладно, Траян. Согласен. Не понимаю только, зачем ты в таком случае решил показаться.
— Да потому что мне осточертело прятаться от всяких идиотов.
— Ну и?..
— И я решил изменить тактику.
Он встает и берет со стола коробку с сигарами:
— Перейдем в другое место.
Чтобы перейти в «другое место», мы пересекаем три комнаты, обставленные с той изысканной роскошью, оценить которую способны лишь ценители антикварной мебели, персидских ковров, лиможского фарфора и венецианского хрусталя. Комната, в которой мы устраиваемся, — кабинет. Обстановка тут почти такая же, с той лишь разницей, что письменный стол здесь громаден, и еще более громаден книжный шкаф, занимающий всю стену и заставленный книгами в старинных кожаных переплетах.
— Я вижу, ты по-прежнему любишь литературу, — замечаю из вежливости.
— Эти книги не для чтения, а для интерьера, — уточняет ТТ.
— Ты что, не мог приобрести что-нибудь посовременнее, что обложился таким старьем?
— Хватит плоских шуточек. Вернемся к делу.
Нелегко его переключить на другую тему. Он садится за стол и ставит перед собой коробку с сигарами.
— Долго ты будешь торчать у меня над душой?
У Табакова это приглашение сесть. Подчиняюсь.
— Скажешь ли ты, наконец, кто тебя прислал?
— Этот вопрос — лишний.
— Значит, ты все еще там.
— А где же мне еще быть?
— Не хочется говорить: «На кладбище», но для человека, рискующего так, как рискуешь ты, это самое подходящее место.
— Всему свое время.
— И зачем тебе все это, Эмиль? Денег, что ли, не хватает? Или ума?
— Пожалуй, и того, и другого.
Он открывает деревянную коробку, еще раз достает сигару, отрезает умелым движением ее кончик и закуривает.
— «Ромео и Джульетта», — замечаю. — Я их тоже люблю.
— Извини, — бормочет ТТ, пододвигая ко мне коробку. — Не знал, что ты куришь сигары.
Некоторое время молчим, сидя по сторонам письменного стола и обмениваясь облаками дыма. Приятный дым, если любишь тяжелые ароматы.
— Будешь молчать, пока не докуришь сигару? — лениво интересуется хозяин кабинета, достаточно насытившись никотином.
— Жду, пока у тебя пройдет плохое настроение. Хотелось бы ошибаться, но у меня такое ощущение, что ты питаешь ко мне некоторое недружелюбие.
— Стыда у тебя нет, — добродушно рычит ТТ. — Я среди ночи впускаю тебя в дом, угощаю сигарой за сто шиллингов, а ты обвиняешь меня в недружелюбии. Ну ладно, говори, что тебе велено сказать, ведь тебя для этого прислали.
— Все также бодрствуешь по ночам? — спрашиваю.
— Такая у меня привычка. Работаю по ночам. Как товарищ Сталин, мир его праху.
Затягивается и добавляет:
— Ты приехал, чтобы узнать, какой у меня график работы?
— Почему ты в каждом моем слове ищешь какой-то скрытый смысл? — возражаю. — Разве нельзя нам просто по-дружески поговорить?
— Агент — и друг! Ты что, за идиота меня держишь?..
Из-под стола вдруг доносятся какие-то странные звуки.
— Спокойно, Черчилль, спокойно, — произносит Табаков с такой лаской, какой я у него никак не подозревал.
— Черчилль? С покойниками разговариваешь?
— Это мой пес, — объясняет ТТ. — Такого бульдога ты в жизни не видел.
И с трогательной нежностью произносит:
— Выходи, Черч, вылезай, дружок, посмотри на дядю агента.
— Не надо на меня науськивать собаку!
— Не бойся, я свое дело знаю. Если решу его натравить на тебя, от тебя останется кучка костей да ботинки.
Откликаясь на нежное приглашение, Черчилль соблаговоляет показаться из-под стола, лениво приближается ко мне, обнюхивает и даже трется о мои брюки.
— Ты только посмотри, — удивляется ТТ, — даже не укусил!
— Он, в отличии от тебя, хороший психолог, — говорю ему, чтобы позлить. — Сразу чувствует приличного человека.
Бульдог красив настолько, насколько может быть красив бульдог. В первый момент, когда я его увидел, он показался мне безобразным даже для бульдога. Однако после той симпатии, которую пес продемонстрировал по отношению к моим брюкам, он начинает мне нравиться. Бульдог снова исчезает под столом, и Табаков возвращается к вопросу о моем служебном положении.