— Он оглядел меня так бесцеремонно, — говорит Марта, — что я приготовилась к тому, что он предложит мне задрать юбку, чтоб посмотреть на мой зад, а он сказал: «Взять тебя в качестве секретарши не могу. Эта должность для некрасивых женщин. Но я могу взять тебя в другом качестве. Прямо сейчас обещать не буду, но есть вероятность, что попозже я возьму тебя, скажем, в качестве жены — если будешь слушаться и вести себя прилично».
— И после этого он велел тебе задрать юбку?
— Нет, он этого так и не предложил, хотя я была готова к подобному испытанию. «Если будешь слушаться». Для Табакова первое и самое важное качество в человеке — послушание. Ему, естественно.
— И вы расстались потому, что ты оказалась непослушной?
— Вовсе не потому. Просто после того, как он мной пресытился — а пресыщение у него наступает очень быстро — он практически забыл обо мне. Заставлял сидеть дома, чтобы я, по его словам, ненароком не выкинула какой-нибудь глупости, и в то же время почти позабыл о моем существовании. Он совсем не испытывает потребности к женщине. Что ему с ней делать? Ему нужна секретарша и служанка. А у него есть и та, и другая. Поэтому однажды, когда меня разобрала злость, я набралась смелости и сказала ему: «Траян, если я тебе надоела, скажи мне об этом прямо». А он ответил: «Именно это я и хотел сказать, но хорошо, что ты сама обо всем догадалась». Вот так.
— Не заметно, чтобы ты была огорчена этим.
— Я огорчена, Эмиль, но не этим. Уходит мое время… Я чувствую, как оно утекает, словно боль…
— Не говори так, — укоряю ее. — Ты в самом расцвете сил.
— Да, верно, в расцвете. И уже перехожу рубеж. Нахожусь между расцветом и увяданием. Отцветаю.
— У каждого возраста свое очарование, — бормочу, не особенно задумываясь.
Однако она, в противоположность мне, задумывается. Женщина и эта ее напасть — годы! Попробуй, примири эти два начала…
— Хорошо, что ты появился, — слышу ее невнятное бормотание. — Если бы ты помедлил еще немного, может, ничего бы и не случилось.
«Если бы я помедлил еще немного, может, меня вообще бы уже не было», — отвечаю ей, но в манере Однако — мысленно.
Умолкаем, а молчание, как известно, — преддверие сонного забытья.
В очередной раз прохожу мимо офиса Табакова, но рекламный щит в глубине помещения по-прежнему неосвещен. Лишь через неделю мрак сменяется светом.
Час ночи. Ворота гаража приподняты. Макс или Мориц молча делает мне знак в сторону крутой лестницы: мол, поднимайся. Табаков на своем обычном месте за столом в компании Черчилля, который при моем появлении лениво, но все-таки дружелюбно начинает помахивать обрубком хвоста.
Хозяин дома по-прежнему занят бумагами. Моя гипотеза о том, что он забросил бизнес, вынужденный заняться нелегкой задачей охраны от плохих парней нажитого имущества, по-видимому, ошибочна. Игрок по-прежнему за игорным столом.
Обмениваемся несколькими ничего не значащими фразами в основном по поводу моих коварных попыток завоевать любовь Черча, а также по возникшей проблеме, касающейся опять же пса, который стал плохо есть. Расценить это можно не только как старческий каприз — бульдогу как-никак уже восемь лет, — но и как симптом какого-то заболевания.
— Я так и не понял, с какой целью ты заперся в этой роскошной тюрьме, — замечаю. — Жизнь свою оберегаешь или сторожишь свое богатство?
— Наивный вопрос, Эмиль. Ясное дело, что оберегаю самое ценное. Я не о Черче, он и сам в состоянии о себе позаботиться. А вот у меня нет его клыков, поэтому приходится быть начеку. Что же касается богатства, то оно надежно укрыто. Хочешь на него взглянуть?
— Не хочу показаться нахалом, но раз ты сам предлагаешь…
— Я не люблю хвалиться своим имуществом, но для тебя сделаю исключение.
Он подходит к стене со встроенными книжными шкафами, берет с полки миниатюрную зажигалку и направляет ее на один из шкафов. Тот сначала отходит назад, а потом отъезжает в сторону, открывая проход в смежную комнату.
— Еще не приходилось видеть такого миниатюрного дистанционного устройства, — признаюсь я. — Вот что значит прогресс. Все миниатюризируется. Кроме неприятностей.