— Чудо из чудес: Траян о ком-то беспокоится! — комментирует она.
«Не обо мне он беспокоится, а о себе», — мысленно поправляю ее.
Спустя довольно длительное время у нас с Табаковым возобновляется личный контакт, но — посредством телефона.
— Ужасный вирус, — бормочет ТТ. — Запросто мог свести тебя в могилу.
— Именно поэтому неплохо было бы тебе подумать о завещании.
— Именно это я и делаю, — уверяет меня Табаков. — Думаю. Только не о завещании.
Позднее, узнав от Марты, что я пошел на поправку, он снова звонит мне, но не для того, чтобы поздравить с выздоровлением, а чтобы предупредить:
— Когда встанешь с постели, не торопись идти ко мне в гости.
— Так боишься бездны?
— При чем тут бездна! Боюсь, как бы ты не заразил Черча.
Так или иначе, но грипп и зима проходят своим чередом, и, как выразился бы один мой знакомый писатель, природа вновь пробуждается к новой жизни. Я бы сказал короче: наступает весна. Это не значит, что я тут же бросаюсь к ТТ. Пусть уяснит, что тоской по нему я не страдаю. Да и мне не помешает лишний раз потренироваться в своем любимом виде спорта — ожидании.
Я взял за правило припарковывать машину в каком-нибудь переулке, примыкающем к Мариахильферштрассе. Я не ищу укромных мест: во-первых, потому что это выглядит подозрительно, а во-вторых, потому что здесь нет укромных мест. Чаще всего ставлю машину перед уже упоминавшимся кафе: оно уютно и есть возможность держать в поле зрения свой БМВ.
Однако этим утром, припарковывая машину, замечаю, что на сей раз наблюдают за мной — как раз из кафе и к тому же из-за моего любимого столика возле окна. Человек, наполовину скрытый развернутой газетой, никак не демонстрирует своего интереса ко мне, но его внешнее безразличие — не из тех, которые в подобных случаях демонстрируют профессионалы. И все же у меня нет сомнений, что он профессионал, поскольку это мой бывший коллега и почти что друг Петко Земляк.
— Здравствуй, Петко, как тебя сюда занесло? — произношу приветливо, останавливаясь возле его столика.
Тот так же любезно отвечает на мое приветствие и объясняет, что любит бывать в этом кафе, поскольку здесь варят хороший кофе.
— Да в Вене везде варят хороший кофе, — замечаю я и, не дожидаясь приглашения, сажусь напротив.
— Ты меня как будто в чем-то подозреваешь, — с досадой ворчит Петко.
— Какие тут подозрения! И ребенок бы догадался, что ты ждешь меня.
— Да, знаю, я не гожусь для слежки. Но что поделаешь — служба.
К нам приближается молоденькая официантка, чтобы принять заказ. Любезная улыбка, предназначенная мне, и ноль внимания на Петко.
— Два кофе, пожалуйста.
— Одну чашку я уже выпил, — замечает мой друг.
— Ничего. Выпьешь еще одну, чтобы в горле не пересыхало, пока будешь рассказывать.
— И что тебя интересует?
— Все.
— С самого рождения?
— Можно немного попозже. С того момента, как ты стал человеком Манасиева.
— Как я стал человеком Манасиева? Да так же, как и ты.
— Есть определенные различия. И первое в том, что я не его человек.
— Ну, да, ты другое дело. Одиночка. А у меня брат с сестрой на иждивении. Что же касается моей жены, сам знаешь.
— Нет, не знаю.
— Тем лучше. Спроси лучше, как мне удается выносить ее истерику. И дочь учится в Лондоне. Незачем говорить, сколько это стоит.
— Нельзя ли без семейных подробностей?
— Да как раз эти подробности и привели меня к Манасиеву. Он отнесся ко мне по-человечески. Устроил на работу…
— Ты ведь вроде бизнесмен.
— «Бизнесмен!..» Я только для ширмы. «Кобра» — собственность полковника. Или его зятя. Так же как и «Випер».
— Что за «Випер»?
— Здешняя фирма, в которую он меня командировал.
— Закажем по сандвичу? — спрашиваю, чтобы дать ему возможность успокоиться.
— Закажи себе, я не хочу.
— Талию бережешь?
— И он еще спрашивает!.. Да ты меня в грязь втоптал, а теперь еще сандвич предлагаешь.
— А я все-таки закажу, ведь, как известно, аппетит приходит во время еды.
Сандвичей здесь не подают, поэтому любезная девушка приносит две порции сосисок с горчицей и две венские булочки.
— Или ешь, — говорю, — или продолжай.
Я предпочел бы, чтобы он продолжил рассказ, поскольку мне хочется поскорее прекратить пытку, которой его приходится подвергать.
— Скажу тебе, Эмиль, что, если бы тогда в Мюнхене ты не спас мне жизнь, я не стал бы рассказывать тебе о недостойных вещах.
— А если они недостойны, зачем их было допускать?
— Да ведь надо жить…