— Что скажешь, если мы испробуем на тебе эту технику? — спрашивает Макс.
— Для тебя сделаем бесплатно, — обещает Мориц. — С чего начнем — с лечения зубов или с тепловых процедур?
Оба на время прекращают жевать и гогочут как ненормальные. Шеф сидит с непроницаемым и слегка сонным видом, желая продемонстрировать свое отчужденное отношение к происходящему. Думаю, он еще не решил, ограничится ли все издевательствами или случится то, чего он больше всего боится.
Сценка занимательная, однако у меня нет времени ею любоваться. Обхожу здание сзади и вхожу в кухню. Открываю все краны большой газовой плиты, гашу свет и, прикрыв за собой дверь, выхожу. Будем надеяться, что весельчаки подольше будут разыгрывать свой дурацкий спектакль, а вдоволь насмеявшись, захотят покончить с едой.
Проходит, наверное, минут пятнадцать с тех пор, как я открыл краны, когда Макс или Мориц входит на кухню и останавливается, пораженный тем фактом, что погашен свет. «Не бойся», — говорю ему мысленно, щелкаю зажигалкой и, бросив ее внутрь, убегаю прочь. Пиротехнический эффект на высоте: ослепительный взрыв воспламенившегося газа и вылетевшие оконные стекла — зрелище впечатляющее. Но у меня нет времени на созерцание. Возвращаюсь на несколько секунд на террасу и открываю дверь в тот самый момент, когда второй близнец, Мориц или Макс, выскакивает из холла и ошалело смотрит на рвущееся из дверного проема облако горящего газа.
Я ничего не смыслю в восточных единоборствах. Поэтому довольствуюсь тем, что примитивным образом разбиваю о голову близнеца подвернувшийся под руку стул. Бесчувственного, тащу его к краю террасы и сталкиваю в озеро в аккурат по траектории его давешнего плевка. Надеюсь, альпийские воды достаточно холодны, чтобы вернуть ему рассудок. Если он, конечно, жив.
— Долго ж ты прохлаждался, прежде чем вспомнить обо мне, — выговаривает мне ТТ, когда вхожу в холл.
И пока я освобождаю его от веревки и наручников, продолжает ворчать:
— Они уже второй день меня чем-то травят. Впрыскивают в вену, чтобы смерть выглядела естественной.
— Надо срочно вызвать врача.
— Невозможно. Телефон не работает. Кроме того, я не желаю общаться с полицией и прессой.
Слегка покачиваясь, он встает, словно желая удостоверится, в состоянии ли держаться на ногах. Он бледен и тяжело дышит, но сохраняет спокойствие.
— Уходим, — говорит он. — Скоро вся вилла вспыхнет, а через минуту здесь будет толпа из полицейских и зевак.
Спускаемся вниз по узкой дорожке, чуть в стороне от асфальтированной аллеи. Электрический фонарик Табакова помогает нам миновать заросли, начинающиеся ниже.
— Я выпишу на твое имя чек, чтобы ты получил немного денег — нам на первое время.
— Если ты нуждаешься, — говорю, — могу одолжить. Та пачка, которую ты сунул мне в карман плаща, в целости и сохранности.
— Ну и храни ее дальше, — ободряет меня ТТ. — На эти деньги тебя, наверно, и похоронят.
Спустя некоторое время он хрипит:
— Больше не могу. Надо отдохнуть. Похоже, яд, который они мне впрыскивали, при движении действует интенсивнее.
Чтобы перевести дух, он садится на камень. Зарево позади нас свидетельствует о том, что домашний пансионат «Эдельвейс» полностью охвачен пламенем. Однако ТТ не смотрит туда — он прислушивается к тому, что происходит на аллее под нами, опасаясь неизбежного наплыва зевак.
Пользуюсь возникшей паузой, чтобы задать ему вопрос. Извечный вопрос, вызывающий у нас споры:
— Когда-то ты обещал написать завещание в пользу нашей страны.
— Напишу, — глухо подтверждает Табаков. — Если доживу…
— Конечно, доживешь. Но я на всякий случай запасся текстом.
— Каким текстом?
— Текстом завещания.
Протягиваю ему лист бумаги. Довольно неряшливого вида, сложенный вчетверо и уже давно покоившийся в моем паспорте — с того самого дня, когда мне его вручил Весо Контроль, предупредив, что этот текст — всего лишь образец.
— Держи фонарик, — советует ТТ. — Свети на бумагу, а не на мои ноги.
Бросив взгляд на листок, он бормочет:
— Это никуда не годится. Напечатано на машинке. У нотариуса не заверено. Это, браток, ни на что не сгодится.
Собирается сказать еще что-то, но замолкает, утомленный длинной фразой.
— Ну, хорошо, подпиши все-таки, хоть и не годится.
— Дай — чем.
Шариковая ручка у меня тоже припасена давно. Как раз для такого случая. Протягиваю ему и подкладываю под лист свой паспорт.
— Говорю тебе, это не сработает… Но раз ты настаиваешь… Да посвети ты на листок…