- И вы вот так просто рассказываете о том, что собирались промыть мне голову?
- Фигаро! – Арлекин скорчил скорбную мину и закатил глаза. – Вашу голову и так промывают каждый день, причём все, кому ни лень: ваши друзья, начальство, родные и близкие, ваша жена, ваши дети, пусть даже у вас их и нет, и ещё одни лишь звёзды ведают, кто. Здесь же я никому ничего не промываю. Я вычищаю, собираю и создаю. Я тку паутину человеческих чувств и судеб для того, чтобы моим подданным было хорошо, чтобы люди здесь были счастливы, чтобы они не знали болезней, горестей и даже смерти. Это мой хлеб, мой ресурс и кровь моя, и только не говорите, что вам не понравился созданный мной Город.
Следователь промолчал. Это не было жестом в адрес Другого; он просто совершенно не так представлял себе встречу с Арлекином. Этот разговор, мать его, должен быть протекать совсем на других тонах, но...
- Вы думаете, что уже обошли всю Серебряную Пагоду? – Другой усмехнулся, и махнул рукой. – Бросьте, вы не видели и сотой части Города. Здесь живёт около двадцати тысяч человек, здесь есть море и пляжи, здесь есть дремучие леса с феями и гномами, здесь драконы спят в пещерах на грудах золота, а совсем скоро я прикручу сюда и пустыню с древними склепами, восточные горда со смуглыми красавицами и пёстрыми базарами, мальчишек, что танцуют с саблями, и весьма милого халифа. Я создал шедевр, Фигаро, и я постоянно над ним работаю, расширяя и достраивая Город во времени и пространстве. А знаете, что самое забавное? То, что всё это настоящее. Никаких иллюзий: чем счастливее жители Пагоды, тем я сильнее, а чем я сильнее, тем больше пассажиров может принять мой маленький Ковчег, что тихо плывёт по волнам житейского моря, откуда вы, господин следователь, прибыли сюда.
Глаза Розового Арлекина сверкали; изо рта Другого на мгновение высунулся тонкий раздвоенный язык и серой молнией скользнул по бесцветным губам.
- Я не могу заглянуть вам в голову, Фигаро, но в сердце – легко. У вас есть все задатки счастливого человека; вы знаете счастье в лицо, можно сказать, дружите с ним, и не раз со своим счастьем встречались. Ваше счастье тихое, лёгкое, оно не в гуще эпических сражений и не в будуарах красавиц, о нет. Оно в шорохе рогоза на ветру, в то время, когда солнце садится за низкие холмы, а костёр у озера только-только начинает потрескивать, завивая над собой сизый дым, друзья гремят в палатках посудой, водка стынет в воде, а в небесах по одной загораются первые звёзды. Ваше счастье там, где в таинственных лесах ночами духи собираются поболтать на скрытых от человеческих глаз полянах, но, если знаешь как, то можно услышать их тихий шёпот.
Голос Арлекина сам стал похожим на шелест ветра в траве; выражение лица Другого сделалось мечтательным.
- Ваше счастье лежит в пыли, в самом конце долгой дороги, по которой вы, наконец, добрались в маленькую деревеньку, где вас ждёт стол и кров, там, где над разбитым трактом мелькают ночные тени, на кладбище завывает ветер, и гроза уже ворчит где-то за плечом. И вы можете встретиться со счастьем у камина, в котором потрескивают сухие дрова, а рядом с потёртым, но очень удобным старым креслом лежит книга, из которой торчит золотая фольга закладки, а ветер колышет занавески окна. И, конечно же, в золотых осенних лесах, где вы так любите бродить с ружьём, подбрасывая в воздух ногами опавшую листву, вы тоже легко находите своё счастье: и в старой, но всё ещё крепкой избушке, где можно переночевать, а то и услышать пару забавных историй от других охотников, в засаде, когда сердце стучит сильнее, шорох зверя в кустах всё ближе, и просто у похожего на зеркало лесного озера, когда утром по нему стелется холодный полосатый туман... Всё это я могу вам дать; всё это и даже больше. Заметьте: я не обещаю покой, я обещаю тишину, в которой ваше счастье расцветёт и уже никогда не увянет. А долгая, долгая жизнь! Ничего похожего на бессмертие я не обещаю, но лет двести-триста вы проживёте, а там – как знать! – быть может мой Город к тому времени превратиться уже в целый мир, где всё будет бесплатно, всё будет в кайф, и где вообще не надо будет умирать. – Другой расхохотался, звонко хлопнув себя ладонью по колену. – И только посмейте мне сказать, что я вас не заинтересовал. Мгновенные мысли-то ваши я читаю без труда.
- Заинтересовали. – Фигаро кивнул. – Ещё как. Я бы хотел сейчас немного построить из себя грозного и неподкупного, но... Я уже не молод. Мне, конечно, ещё не семьдесят, но, скажем прямо, уже далеко не двадцать. Знаете, с возрастом человеку всё легче и легче вспоминать своё прошлое; оно играет новыми красками и видится всё чётче, всё ярче, блистая и играя забытыми цветами. И пусть большинство этих воспоминаний – ложь, пусть это всего лишь иллюзия, но есть ли на свете те, кто ни разу не задумывался о том, как хорошо было бы вернуться туда, где ты ещё молод и наивен, где кости не ноют на погоду, а мозг не сочится едкой ярь-медянкой воспоминаний в самое неурочное время, когда на часах уже полночь и пора спать? Снова стать молодым дураком – нет, это не по мне. Но прожить так, как мне нравится ещё несколько сот лет? Я уже не так лёгок на подъём, и не так расторопен. Мне никогда не стать магистром, чемпионом по плаванью или, упаси Святый Эфир, гонщиком. А вот у вас в городе мне нравится.
Арлекин молча кивнул. На его лице сложно было что-то прочесть, но Фигаро, почему-то, был уверен, что Другой вслушивается в малейшие колебания его, следователя, души.
- Но есть одна проблема.
- Проблема? – Лицо существа в центре Звезды Ангазара дёрнулось, похоже, Арлекин подумал, что он ослышался.
- Да. – Фигаро с трудом проглотил вставший поперёк горла ком; боль от заклятья постепенно становилась невыносимой. – Проблема в том, что вы убили Наташу Филч. Хладнокровно, расчётливо и совершенно осознано, как только вам показалось, что она может стать проблемой для вашего рая.
- Вообще-то, – брови Арлекина иронично изогнулись, – эта, как вы изволили выразиться, «проблема» жила и здравствовала здесь годами. Но она настойчиво пыталась всё разрушить, как-нибудь оповестить внешний мир о том, что происходит в Серебряной Пагоде. Если кто-то нарушает правила раз за разом, его наказывают. Вы же рецидивистов тоже не мармеладом кормите.
- Рецидивистов? Девушка просто хотела выехать отсюда! – Щёки Фигаро начали багроветь; он едва сдерживался. Боль затуманивала разум, но, очевидно, не настолько, как того хотелось Другому. – Это был её мир, её город! Здесь вы – пришелец, и, что бы вы там не рассказывали, Серебряная Пагода для вас, в первую очередь, территория, на которой вы питаетесь. Да, вы не баюн или Нелинейная Гидра, пища у вас иная, но суть-то та же самая... А городской голова? Бьюсь об заклад, он жив лишь потому, что вы не даёте его телу развалиться на кости и алкоголь. А...
- …а старики, которые давным-давно должны были умереть, но живут и здравствуют? – перебил Арлекин. – С момента моего прибытия в город здесь не умер своей смертью ни один человек. А больные, которые теперь здоровы? А сколько судеб не было сломано, потому что здесь никто не убивает, не грабит, не насилует? Вы обвиняете меня в том, что я нагло вторгся в ваш мир с целью построить рай?
- Из которого нельзя выйти? – Фигаро, несмотря на боль, нашёл в себе силы засмеяться. – Бросьте. Рай, который нельзя покинуть по своей воле, это не рай, а концлагерь.
- Но они и не хотят отсюда уезжать.
- Ага. Единственно потому, что вы старательно вычищаете мысли об этой возможности из их голов. Вы гладко стелете, но... – Следователь провёл тыльной стороной дрожащей ладони по лбу, стирая крупные кали ледяного пота. – Кто-то из современных классиков сказал: если ради вашего идеала вам приходится делать мерзости, то цена этому идеалу – дерьмо. Нельзя убивать ради счастья. Нельзя ради счастья сажать за решётку, нельзя ради счастья удерживать в стойле. Как я буду жить в вашем раю, если глядя на отблески солнца на озере я буду видеть труп Наташи Филч? О, я не сомневаюсь, что вы можете мастерски убрать это всё у меня из головы. Тут немного пришить, тут немного ушить, тут подрезать, там поднатянуть, и ничего страшного, что вам, господин Фукс, придётся ходить, согнувшись и расставив ноги, зато поглядите, как на вас сидит костюмчик!