Вопрос был обращен к женщине, которая, перестав подавать блюда и разливать вино, стояла посреди избы (пардон, комнаты), чувственно раскачиваясь в такт грустной и раздольной музыке здешних яров, речных перекатов и государственных животноводческих ферм. Путешественник окинул ее коротким взглядом. Его внимание привлекла полоска оголенного тела между юбкой и болеро, чрезвычайно блестящая, искусительная…
– Дочка? – шепотом спросил он дядюшку, а когда тот покачал головой, спросил еще тише: – Может супруга?!
– Супруга, хе-хе! Слышь, Бэта? Меффунчик думает, что ты моя жена. Да я тут в целомудрии живу, как, словом, ксендз. Это моя экономка и все тут!
Цыгане, впрочем, как знать, не успели ли они за стеной расчетвериться в пигмеев, ускорили ритм. Волосы Бэты рассыпались по плечам.
– А может шампанского? – спросил старичок.
Мефф не в состоянии был противиться. Он не мог оторвать взгляда от танцующей искусительницы, а меж их глазами начало проскальзывать нечто наподобие электрической дуги.
– Успеешь еще, успеешь, – хлопнул его по плечу дядюшка. – Я ведь не собака на сене. Нам надо многое обговорить. Кстати, во что ты собственно веришь?
Вопрос был совершенно неожиданным. Мефф заморгал. Что старик имеет в виду? Персональную анкету или допрос?
– Ну, говори, во что веришь? Ты католик, лютеранин, адвентист, буддист, мусульманин, православный? – напирал хозяин.
– Вообще-то я неверующий. Разве что… – пробормотал Специалист по рекламе. – Впрочем, я никогда об этом не думал.
Даже Бэта остановилась, а цыгане за стеной, похоже, затаили дыхание, потому что неожиданно стало тихо.
– То есть, как? Не веришь в бога? Мефф покачал головой.
– А в дьявола? Мефф рассмеялся.
– В дьявола теперь даже дети не верят. На дворе двадцатый век. Люди летают в космос. Иногда даже возвращаются. Есть атомная бомба, кибернетика, свободная любовь и ООН. Мы освободились от предрассудков и суеверий. Наука, наука – это все.
– Ты слышишь этого фрукта, Бэта? – рассмеялся старец. – Он не верит в сатану. Он, понимаешь ли, ни во что не верит!
Женщина подхватила своим глубоким альтом. Путешественник почувствовал себя по-дурацки. Может не следовало признаваться в атеизме?
Хозяева наконец отсмеялись, оркестр возобновил концерт. Выстрелила пробка от шампанского. Мефф надеялся, что наконец-то они перейдут к финансовым вопросам, но дядя все время возвращался к одной и той же теме.
– Отсюда я делаю вывод, что проблемы религии тебе абсолютно неведомы?
– Ну, не совсем уж. Как вы, вероятно, знаете, у нас в каждом отеле имеется библия. Бывало, от бессонницы, почитывал… Кое-что знаю.
– А что тебе ведомо о манихействе? [1] – пал конкретный вопрос.
– Мани… чём?
– Он ничего не знает, – принялся бормотать себе под нос старик, – впрочем, что может знать современный молодой человек, дитя Маркса и кока-колы? Читал ли он Оригена, святого Августина? Или хотя бы Заратуштру, куда там…
Свежеиспеченный племянник снова вперил очи в Бэту. Несколько застежек болеро расстегнулись, приоткрывая таинственный грот между острыми и ядреными грудками. Вращение ее вздымало платье все выше, являя полную готику ног, однако свод строения по-прежнему оставался в глубокой тени.
– Что они сотворили с воспитанием? – ворчал хозяин. – Когда я был в твоем возрасте, я знал латынь, греческий, иврит, арамейский… Ты, наверно, не знаешь даже, кто такие Ормузд и Ариман?
Мефф пытался успокоить кружащиеся картины и упорядочить мысли.
– Вроде, какие-то парни из Ирана… Может, министры Хомейни? – рискнул он.
– Боги Добра и Зла, сынок! В семитской традиции это могли быть Бог и Сатана, если принять, что их силы равны…
– А может, даже что-то и слышал. Была такая концепция мира, в которой Добро и Зло представлены одинаково и ведут между собой неустанный бой, причем в макромасштабе полигоном является вселенная, а микромасштабе – единичный человек.
– Любопытно сказано, хоть и не точно, – прокомментировал дядюшка. – Возможно, с интеллектом у тебя все в порядке, но со знаниями – швах. Однако вернемся к манихейству. Эту концепцию не без оснований сочли наихудшей ересью. Факт. Она подрывала монополию единого Бога, вводила иерархический порядок в свободную игру сил, словом, вместо феодальной концепции Высшей Идеи предлагала миру сверхъестественного систему совершенно капиталистическую. Это уже было не препирательство на тему равен ли Сын Отцу или же лишь подобен, не спор о двойственной природе Христа или достаточно хлопотном парадоксе Непорочного Зачатия, здесь речь шла о подрыве основ! Не удивительно, что на костер массами шли все, хотя бы частично затронутые манихейским взглядом на мир – катары, альбигойцы, вальденсы. [2] Но все впустую – еретики были правы. Увы. Во всяком случае, частично. Ибо не существует абсолютного Добра и Зла. Мир создали, то есть пытались создать два бога, один был маленько получше, другой чуточку похуже, но оба не свободные – по человеческим критериям – от недостатков. Однако повезло только одному, второй же был обречен на извечную оппозицию.
– Сказки, – буркнул Мефф, слушавший философскую болтовню одним ухом. Все остальные органы чувств были нацелены на Бэту, точнее говоря, на ее ноги, теперь босые – серебристые туфельки она отбросила в угол комнаты…
– Минуточку, – настойчиво произнес старец. – Тихо вы, игроки! Я вызвал тебя, поскольку ты мне нужен. Я стар…
– Но, дядюшка!.. – вздохнул племянник, видя как хозяйка пробуждается от транса и приводит в порядок свой гардероб.
– Мне нужен продолжатель. Наследник. Ты – последний из нашего рода. Примешь все…
– Благодарю! – воскликнул Мефф, который любил конкретную постановку вопроса. – Только вот не знаю, чем отблагодарить?
– Мелочи. Доведешь мое дело до конца.
– Я сделаю все, что вы пожелаете…
Старик, явно утешенный таким заявлением, снова превратил диван в лежанку, затем выгреб из соломенного матраца какие-то бумаги и несколько солидных пачек твердой валюты.
– Здесь шесть конвертов; первый ты распечатаешь послезавтра. Будешь поступать точно в соответствии с содержащимися в нем указаниями. Возможно, стиль несколько старомоден, но содержание чрезвычайно существенно. Как ты поступишь с излишками денег, твое дело. Да, надо еще все оформить законно.
– Нельзя ли сделать это поскорее? – в голосе молодого человека прозвучала искренняя заинтересованность.
– Минутку. Бэта, дай ручку. Достаточно твоей подписи.
Вошла хозяйка. Она уже успела переодеться. Теперь на ней был белый и вообще-то довольно прозрачный медицинский халатик. В руке она держала авторучку. Но вместо того, чтобы подать, раскрутила ее. Баллончик для чернил был пуст. Бэта быстро подошла к Меффу и с размаху воткнула ему тонкое перо в предплечье, предварительно скользнув по нему ваткой, смоченной в коньяке.
– А-а-а! Что ты делаешь? – взвыл Мефф.
Движением профессиональной медсестры Бэта потянула за поршенек. Баллончик наполнился темно-красной жидкостью. На улице громыхнуло.
– Подпиши здесь!
– Но… Я ничего не понимаю…
– Подписывайся!
Мефф машинально накарябал имя и фамилию. Снова гром. Свет в люстре погас, земля издала звук, напоминающий глухой стон потягивающегося гиганта. Землетрясение? Тряхануло недурственно. Мефф проделал в воздухе козла и оказался на диванчике. Бэта тут же надела ему на палец колечко из черного лака. Опять гром. Мефф мог бы поклясться, что на идеальной поверхности зеркал выступили капельки крови.
– Что это значит, дядюшка? – пробормотал он.
– Не прикидывайся заблудшей овечкой, – буркнул хозяин. – В этот момент ты принял на себя мою роль дежурного Сатаны Мира!
– Сатаны?
– Ах, да, ты же неверующий! – захохотал дядя. – Ну так взгляни!
Его тело мгновенно обвил фиолетовый ореол, вельвет плотней охватил кожу, обращаясь в грубую взлохмаченную шерсть. Ногти начали удлиняться до размеров, характерных для танцовщиц с острова Бали и почтовых девочек. С ног свалились лакировки, обнажая парные копытца.
1
Манихейство – религиозное учение о борьбе добра и зла, света и тьмы как изначальных и равноправных признаков бытия (здесь и далее комментарии переводчика ).
2
Катары, альбигойцы, вальденсы – приверженцы средневековой ереси (ХI—ХIII вв.), выступали против догматов католической церкви.