Мальчишку тоже хотели повесить рядом с отцом, в назидании населению. Но начальник этих тварей придумал забаву повеселее. Просто убить мальчишку им показалось слишком скучно. Надоело. Уж очень хотелось новоявленным господам сломить ребенка, унизить его, довести до скотского состояния. То, что не удалось сделать с отцом. Они надели на измученного мальчика ржавый железный ошейник, на котором вывели по-немецки красивыми буквами: "волшебник, который помогал партизанам". От этого ошейника сильно болела шея, но до этого никому не было дела. Утром таскали его по городу на забаву богатым бездельниками. Но эффекта не было. Мальчишка только упрямо молчал и злился. И сильно бил током избивавшего его солдафона, поджигал на нем одежду и обувь – это очень веселило начальство.
Дани не мог сказать, сколько времени это продолжалось – дни, недели, месяцы.
На самом деле это продолжалось не больше недели. Семь дней и ночей, которые превратили красивого, здорового и веселого мальчишку (за здоровьем сына папа следил очень тщательно), резвого шалуна в затравленного, едва живого калеку. Все смешалось в кошмаре из боли от железного обруча на шее, побоев, издевательств, оскорблений, голода и жажды. Самым страшным было видеть тело отца, болтающееся на перекладине, источающее ужасные запахи.
Папа, который всю его сознательную жизнь был соской, и ложкой, и защитой от всяких страхов – не мог помочь, не мог защитить от мучителей. Не мог даже забрать его с собой в сады Мандоса – прочь от этого мучительного солнца, резкого дождика, от безжалостных палачей.
Похоже, запах этот нисколько не смущал "господ офицеров", которые не брезговали лишний разок сфотографироваться, ткнуть в ребенка окурком, пнуть его "на забаву почтенной публики". Мало того, они водили сюда женщин, и даже маленьких детей, чтобы показать им мальчика, как диковинную зверушку. Вечером его насильно кормили каким-то собачьим кормом и через резиновую трубку, которая все царапала, вливали в рот воду – чтобы не умер раньше времени.
Но самое страшное начиналось ночью. Кокой-то господин, заметил "у этого щенка, довольно смазливая мордашка, господа офицеры будут довольны". Дани тогда не придал значения тем роковым словам. А зря. Мальчишку, ослабевшего от жажды и от палящего прямо над головой безжалостного солнца, волоком затаскивали в темный, душный, чулан. Там пьяные рожи творили с ним такое! На утро все тело болело, каждый шаг давался с трудом, а невыносимый стыд не позволял поднять глаза.
Некоторые фотографировали все это на память. Лица мучителей плясали чудовищным калейдоскопом, сливаясь в один кошмарный образ.
– Папа! Забери меня! Ну, почему ты меня бросил одного! Папочка спаси меня, пожалуйста! – плакал малыш, когда его мучителям приедались развлечения.
Пока его мучители спали, мальчик шептал разбитыми губами молитву Богородице. Он просил ее о смерти – живой мальчик завидовал своему мертвому папе. И он мучительно вспоминал свою коротенькую жизнь. Он отдал бы все, чтобы только папа вернулся. Малыш вспоминал те дни, когда он не слушался отца или грубил ему, и очень страдал от этого. Мальчишка просил у папы прощения за все, просил Богородицу, чтобы папе было хорошо в садах Мандоса (куда, согласно легендам, попадают души погибших эльфов).
Однажды ночью мальчишка ощутил чье-то присутствие. Он явно обладал силой.
– Дяденька, помогите! Пожалуйста, помогите мне, – обрадовано зашептал Дани (на крик у него не было сил и в горе пересохло).
Незнакомец показался. Мальчишка обрадовано узнавал в нем признаки своей расы, когда мужчина решительно направился к ребенку.
– Я спасен! – преждевременно обрадовался малыш, вспомнив папину присказку "хельве ребенка не обидит".
Но, прекрасный незнакомец, брезгливо зажимая нос одной рукой, другой обшаривал истрепанную одежду мальчишку. И что-то разочарованно пробормотал. Он явно что-то искал. Незнакомец обыскал тело отца, и вдруг лицо его засияло от радости. Он нашел. Он перерезал веревку, на которой висел маленький, но увесистый мешочек.
Этот мужчина не знал, что заполучил всего лишь муляж.
Потому что настоящие камни Гилдор отдал своему другу Ивану. Партизаны использовали его не совсем правильно. Например один из семи камней в маяке освещал путь кораблям. Достаточно маленькой свечки, которую смотритель подносил к камню, чтобы свет, многократно усиленный, сиял на высоким обрывом. Но князь Малфой так жаждал заполучить эту субстанцию, что не побрезговал ради этого подставить своего соотечественника. Измученный мальчишка не знал об этом, он только смотрел и напрасно надеялся на помощь, смотрел на дяденьку умоляющим взглядом. Но надменный красавец брезгливо подобрал полу своего плаща. И медленно пошел прочь, как будто ничего не случилось.
Дани долго не мог поверить. И ждал… Пока рассвет не принес новый день мучений и издевательств. Кошмарный калейдоскоп закрутился с новой силой. Утром этого дня дяденька непринужденно беседовал с комендантом, с господами офицерами. Мало того, он устраивал пирушки, на которых друзья-нацисты кричали:
– Ура князю Малфою! Да здравствует господин Малфой!
И несколько раз, развлекая своих новых друзей, этот господин наводил на измученного мальчишку пыточное заклятие. Нацисты хохотали, глядя на кричащего и бьющегося в конвульсиях ребенка. А сам сиятельный князь удовлетворенно улыбался и наслаждался этими ласкающими его душу звуками. Целыми днями мучители измывались над ним до тех пор, пока мальчишка оказывал хоть какое-то сопротивление, подавал хоть какие-то признаки жизни. Бывало, распалившиеся нацисты продолжали издеваться над бесчувственным телом. Будь Дани обычным человеком, милосердная смерть давно бы избавила его от страданий. Но маленький хельве был очень живучим. Хотя голова стала потихоньку отказывать: мир распался на отдельные искореженные фрагменты, и уже не отличить реальность от кошмара.
Всплывало только чистенькое личико маленькой девочки лет шести. Она спрашивала няньку, можно ли бросить в гадкого мальчишку недоеденной булочкой. Нянька спросила:
– Хочешь, чтобы с тобой так же обращались?
Маленькая дамочка наморщила лобик и представила на себе вместо красивого платьица – грязные лохмотья, вместо золотой цепочки – грязный ошейник, вместо любящей няньки – злющего мужика, щедро награждающего пинками и подзатыльниками.
И ей расхотелось кидаться булочками. Вместо этого девочка схватила недопитый стаканчик с соком и дождавшись, когда все отвлекутся, подошла к Дани: "Пей!
Мальчик, не бойся! Не отравлено". Дани мечтал, чтобы она солгала – тогда конец его мучениям. А девочка гладила грязные и спутанные волосы.
Но тут мать девочки громко крикнула: "Аурелия, немедленно отойди от этого чудовища!" и подкрепила свои слова звонким шлепком. Девочка громко заплакала, а мама все шлепала дочь и думала, что пора менять нянечку – эта учит ребенка не нужным сантиментам. Его хозяин быстро извинился перед дамами и отвесил своему подопечному очередную порцию побоев.
Однажды его хозяина унтер-офицера СС приглашали на крупную вечеринку у генерала по случаю разгрома подпольной организации – благородные дамы и господа офицеры – показывали пальцем на тощего, оборванного и грязного мальчишку, и весело гоготали над ребенком, бросали ему, как обезьянке, кости, кусочки торта, сладкие булочки. Мальчишка презрительно глядел на угощение, несмотря на завывающий желудок.
– Гордый щенок, – усмехался его хозяин, и очередной раз пинал мальчика, – Господа офицеры, дамы, не бойтесь его. Старый лис повешен на припортовом рынке, а этот лисенок не опасен. Папочка успел его научить только мелким пакостям!
Гости веселились, рукоплескали бывшему разбойнику, благородные дамы многозначительно улыбались герою. Они намекали ему, что нет ничего невозможного.
Хотя еще год назад они же презрительно морщились, случайно встретив его на улице – как переменчивы чувства женщин, как великие блага дает власть и слава!
Благословен тот день, когда его уговорили вступить в национал-социалистическую партию. А он, дурак, еще упирался. Свободу боялся потерять! Партия дала ему такую свободу, о которой он раньше и мечтать не смел. Бывший разбойник имел возможность убивать и издеваться, не прячась в глухом лесу от правосудия. Он сам теперь правосудие.