Глава 3 БЕСЕДА ВНЕ ЖАНРА
Улье решил начать издалека, чтобы, как говорят в разведке, «раскатать» собеседника, а заодно и удовлетворить собственное любопытство.
– Для начала изучим картину в целом, — начал он. — Как я понимаю, изначально на вашем звездолете имелся довольно большой процент энергичных умных людей. Они быстро научились задавать тон, и блатным вожакам, от которых на корабле не предвиделось большого проку, пришлось отступить на второй план. Готов допустить, что на первых порах ваша каста руководствовалась самыми благими намерениями. Сохранить знания, не допустить варварства, противостоять деградации и так далее. Но потом, как и всякая каста, Хранители выродились в самодовлеющий замкнутый клан. Поглощенные заботой о своем благе, они уже не так рьяно преследовали первоначальные цели…
– Ошибаетесь, — перебил его Зет. — Нашей целью была и остается месть.
– Ах да. Ведь на корабле имелось вооружение. Кстати, почему его не демонтировали перед высылкой?
– Видимо, не сочли нужным возиться, резать и заваривать обшивку. Легко снимавшиеся важные узлы изъяли и привели в негодность. Но зато за сотни лет, прошедшие после посадки на планету, нам удалось привести крейсер в полную боеготовность.
– Понятно. С посадкой вам, скажем прямо, не повезло. Автоматика не учла совокупности всех природных факторов, ландшафта и обрекла вас жить на пятачке. К тому же вас до сих пор теснят коренные обитатели…
– Вы имеете в виду оронгов?
– Кого же еще?
– Кто вам сказал, что они — аборигены? — удивился Зет. — Ничуть не бывало. Они, как и мы, прилетели на том же самом корабле.
– Как?! — изумился Улье.
– Проще простого. Со временем крейсер оказался перенаселен, ибо Хранители оказались не в силах наладить эффективное регулирование рождаемости. Тогда часть пассажиров перешла в кормовой отсек. Естественно, безо всяких спецкостюмов. А что такое дельта-излучение, вам, надеюсь, известно. Его уровень, правда, не превышал смертельного. Но дети этих людей оказались мутантами, причем из поколения в поколение мутация прогрессировала. Поначалу оронги показались нам даже милыми. Этакие шаловливые зверюшки. Мутантов заперли в их отсеке, наладили им подачу аминореллы из общего трубопровода. Но при их темпах размножения пищи скоро перестало хватать.
Сами понимаете, инкубатор с аминореллой имел ограниченную мощность. Вообще в полете все жили впроголодь…
– Все, за исключением Хранителей?
– Разумеется. Так вот, со временем мутанты стали поедать друг друга. И буквально в последние дни полета обнаружилось, что естественный отбор в условиях кормового отсека подарил нам расу могучих и свирепых каннибалов. Уничтожить их не представлялось возможным. Решили уморить голодом. Но звездолет к тому времени уже совершил посадку. А поскольку снаружи имелось нормальное атмосферное давление, блокираторы кормового аварийного люка отключились автоматически. Долго ли, коротко ли, один из беснующихся голодных оронгов рванул рычаг, и люк открылся. Остальное понятно без комментариев.
– Ну и ну, — только и смог вымолвить Улье.
– Хорошо еще, что оронги панически боятся темноты и никогда не охотятся ночью. В противном случае на равнине не осталось бы ни одного живого лоха.
– А заодно пришел бы конец и Башне.
– О да! Между прочим, оронги приносят и своего рода пользу, не позволяя лохам уходить далеко от Башни. Если бы сельва не кишела ими, разве могли бы мы держать этот сброд в повиновении? Сосуду нужны стенки, иначе содержимое растечется. А пятимерный луч прекрасно демонстрирует всему населению и мощь Хранителей, и правомерность их существования. Не так ли?
– А не кажется ли вам, что вы паразитируете на лохах?
– Очень может быть. Но у нас решительно нет другой возможности сохранить звездолет и культуру, а стало быть, надежду на лучшее будущее.
– Чего стоит будущее, оплаченное таким настоящим? — тихо спросил Улье.
– Вы нас обвиняете?
– Нет, я просто спрашиваю.
– Извольте, я отвечу. Лохи настолько деградировали, что не могут сами себя обеспечивать аминореллой. Им лень. Они будут голодать, но и не подумают прикатить цистерну с водой, чтобы наполнить бочки. Приходится принуждать их, посылая стражу, чтобы она заставила их обеспечить себе пропитание.
– Неужели вы не понимаете, что это ваша каста погрузила их в дикость и невежество? Вы, только вы низвели их до уровня животных!
Зет брезгливо поморщился:
– Нам не нужны подданные с академическим образованием. Вполне достаточно того, что они отличают уранит от куска пустой породы. Поймите, мы не садисты. Но наши возможности крайне скудны. Мы можем существовать лишь за счет быдла. И быдло должно быть быдлом, чтобы оно не способно было даже помыслить об иной жизни.
– Они не быдло, в том-то и дело, — возразил Улье. — Я жил среди них. И я знаю, что говорю. Они — все что угодно, только не быдло. Как бы вы ни пытались втоптать их в грязь, они остаются людьми.
– Вы судите о нас с каких-то абстрактных и тривиальных позиций. Повторяю, мы не изверги. Мы вполне разумные властители. Например, мы всячески приветствуем разделение наших подданных на покорных лохов и уклоняющихся от добычи урановой смолки урок. Ибо лохи, даже если способны к воспроизводству потомства, плодят калек. А урки — носители здорового генофона, не соприкасавшегося с радиацией. Если бы не они, равнина с течением времени оказалась бы населена ублюдками. Некому стало бы пополнять ряды штемпов и контингент Хранителей Мудрости.
– Кроме разумности есть еще человечность.
– Гм… Вряд ли вы способны воспринять то, что я вам скажу, однако послушайте. Власть есть знание, а знание — власть. Обе функции бесчеловечны в том умысле, какой вы придаете этому слову. Я бы сказал, что они внечеловечны по отношению к лицу, которое эти функции отправляет.
– Вы жонглируете понятиями. Суть от этого не меняется.
– Я же говорил, вы не поймете.
– Вот что я хотел бы понять, — немного погодя заговорил Улье. — Скажите, Зет, а ведь там, на равнине, живут ваши отец, мать, ваши братья и сестры. Если они еще живы, конечно. У ваших братьев руки разъедены язвами. Ваш отец ослеп от лучевой катаракты. С вашей матерью забавляется на пляже первый встречный. Неужели это никогда не приходило вам в голову? Вам не страшно? Не больно за них?
Юноша высокомерно вскинул голову.
– Не говорите мне о биологических узах. Для нас, Хранителей Мудрости, они — ничто. Меня вскормил и воспитал Корабль. И я предан одному ему. Это колоссальное стальное чрево, этот гигантский каменный столб — истинные мать и отец мои.
– Ладно, оставим символику. Но хоть что-то человеческое в вас должно быть, в конце концов?
– Что вы имеете в виду?
– Потребность в любви. В спутнице. В детях.
– Хранители не нуждаются в ложных ценностях. Мы — мозг Корабля. Любые страсти нам только помешали бы, внесли разлад и смуту в нашу жизнь. Все, что выходит за рамки рационального, мы отметаем начисто.
– Могу представить, с каким трудом вам это удается.
– Ничуть. Я стерилизован, — заявил Зет. — Как и все Хранители.
Потрясенный Улье не нашелся, что сказать.
Тонкий голос, одутловатость, безволосый подбородок… Несчастный. И он еще гордится этим своим увечьем…
Разведчик Вспомнил о своем отце. Тот тоже был разведчиком, лучшим другом Старика. Он погиб в рейде. Мать Ульса не перенесла утраты. Она осталась жить, однако горе исподволь разъедало ее мозг, словно кислота. Когда наконец окружающие поняли, что кроется за овладевшими ею отрешенностью и замкнутостью, процесс оказался необратимым. Ее поместили в клинику. А мальчик, едва подрос, сбежал из интерната и пришел в разведучилище. Хотя его возраст не соответствовал условиям приема, его зачислили в курсанты. Отчасти из уважения к памяти отца, отчасти потому, что переупрямить пронырливого подростка оказалось делом безнадежным. Так Улье пришел в разведку. До сих пор не обзавелся он семьей, считая это не совместимым со своей профессией. Судьбы отца, матери и собственная казались ему слишком красноречивыми. И теперь, глядя на кудрявого бледного юношу, которого тоже постигли сиротство и отречение, но который отнюдь не считал свою участь несчастьем, разведчик почувствовал, как его сердце больно екнуло. В точности как тогда, когда он наблюдал в перископ за пляжем лохов. Еще раз убедился он, насколько величествен и всеобъемлющ Принцип, определяющий ныне жизнь ойкумены, эта фраза всего из трех слов, выбитая на постаменте Памятника всем жертвам…