Для того чтобы мы, жители Земли, когда-нибудь сюда пришли. Эти миры принадлежат Земле. Вместе с их обитателями. Вместе со всем, что они с нашего благословения понастроили.
Кто запустил зонды с инкубаторами к их солнцам?
По чьей воле состоялся этот акт творения?
Мы не просто будущие сюзерены Дождя, Сципиона, Альбертины, Мерзлоты и еще двух десятков миров, разбросанных по сфере радиусом в сотню световых лет, в центре которой находится Солнечная система.
Мы - боги.
Мы - злобные, мстительные, кровожадные, могущественные боги.
Для этих людей.
Преодолевать межзвездные расстояния одним махом способны пока только призраки, но мы найдем возможность перебросить сюда и остальных. Сверчкам ведь удалось создать галактическую империю. Получится и у нас. Мы разгадаем тайны Сверчков. Недаром отдал свою жизнь Тень на Дожде, недаром я блевал собственными кишками, погибая от лучевой болезни на Мерзлоте.
Бор, Мира, Дед - волновали ли меня судьбы этих людей? Были ли эти дикари мне хоть чем-то симпатичны?
Нет.
Карр Ящер, Хтор, экипаж «Рассвета» - волновали ли их судьбы?
Нет!
И одинаково не тревожило, что будет с потерявшими человеческий облик Суперами, а так же - грезоманами, тунеядцами и неудачниками, населяющими Генезию. Я просто делал ту работу, ради которой был создан. Лишь мои собратья призраки - единственные существа во Вселенной, которые вызывали во мне эмпатический отклик. И я всегда чувствовал их боль, за сколько световых лет они бы не находились...
Кто-то хлопнул меня по грязному плечу. Я опустил лопату, обернулся. За моей спиной стоял начальник смены. Он был, как и я - в чем мать родила, если не считать мокрой от пота набедренной повязки и обильной шерсти на пивном брюхе.
Чтобы не надрывать горло посреди шума машинного отделения, мы изъяснялись нехитрым языком жестов. Начальник по смене показал, мол, хорош гнуть железо, пора на воздух.
Я вонзил лопату в кучу угля. Поплелся по узкому коридору мимо громыхающих механизмов к трапу. Поднялся на палубу выше, проигнорировал шкафчик с одеждой, вышел на ют. Встретившийся мне старший механик бросил на ходу: «Ты дымишься!» Откуда ему было знать, что Дым - мой оперативный псевдоним.
Снаружи, само собой, лил дождь. Я вышел под этот холодный душ, шлепая босыми ногами по покрывающим палубу лужам. После шестидесятиградусной жары машинного отделения - под воду, температура которой не превышала пяти градусов. Такой перепад прочищал мозги, заставлял мое черствое сердце биться быстрее.
Дымы Котла-на-Реке давно растаяли вдали. «Рассвет» резво продвигался на восток. Из разговоров младших чинов я понял, что мэр Карр должен выступить в парламенте с отчетом об экономических показателях своего города. Судя по тому, что Карр непрерывно пил, едва поднялся на борт, а пустые бутылки выкидывал через иллюминатор, экономический прирост был незначительным.
Я стоял, наблюдая за тем, как лужи темнеют от угольной пыли, которую смывал с меня дождь. На заднем мостике кто-то ойкнул. Обернувшись, я увидел двух женщин - одна была гораздо старше меня, вторая - гораздо моложе. Обе носили плащи с поднятыми капюшонами из-под которых видны чопорные шляпки. Супруга мэра и дочка мэра. Не упустят возможность побывать в столице. Наверное, пританцовывают в предвкушении, как пританцовывала Мира, когда услышала, что мы ненадолго останемся в Котле-на-Реке.
Я представил, как краснолицый и потный Боров носится по улицам, выискивая меня. А следом за ним семенит Мира. На ее маленьких, почти детских ногах - новенькие сапожки.
Потом до Миры и Бора доходит, что я их кинул. Боров говорит, что зря он меня сразу не прикончил. А Мира по-мальчишески сплевывает и начинает вертеть в руке «мотылек». В красивых глазах юной авантюристки стоят слезы, а может - влага от растаявших снежинок.
Видение померкло, растворилось в струях дождя.
Я поклонился дамам на мостике, и пошел за одеждой. В отсеке было не протолкнуться: матросы с моей вахты успели на скорую руку принять душ, теперь натягивали на себя белье, парусиновые штаны, чистые робы.
А в кубрике нас ждала еда: котел каши с мясом, корзина с хлебом, порезанным большущими ломтями. Мясо - филе стрекунов, которое по вкусу походило на лягушатину, крупа - непонятно какая, но вполне съедобная. Хлеб - грубый, но всегда в большом количестве. Так нас кормили.