— Здорово, бойцы! — громко сказал Авинов. — Звать меня Виктором Павловичем Юрковским. Предреввоенсовета назначил меня комиссаром в вашу дивизию…
Из строя вышел кряжистый комбат, бывший командир Самарского отряда.
— Эт-та… — промолвил он. — Фамилиё моё — Устинов. Эт-та… А нас чего не спросили? Солдат лучше знает, какой ему комиссар нужон. Уж если выберет кого — не ошибётся! Выбранный, он про своих людей думать будет, потому как мнением людей дорожит. Мы для того и делали революцию, чтобы везде новые порядки были, и в армии тоже. За начальником нужно снизу приглядывать, вот тогда всегда будет порядок!
— Бардак будет, а не порядок! — резко сказал Кирилл, чувствуя, как колотится сердце от злого азарта. — Вас потому и гоняли беляки, что вы порядку не знали, митинговали, вместо того чтоб воевать! Решали голосованием не идти в атаку, а драпать — и дружно тикали! Да-с!
Красноармейцы заорали, заворчали, надвинулись угрожающе.
— Ша! — гаркнул комбат, жестом замиряя товарищей, и обернулся к Авинову, набычился: — Эт-та чего ж? К старым порядкам вертаться? Какие при царе были? А как же новый, революционный порядок — побоку его?!
— Мы действуем по революционной справедливости, с этого нас не собьёшь! — заорал длинный, как жердь, матрос с пышным чубом, завитым щипцами. — А ежели какая контр-ра не «за», а «против», так мы её и к стенке могём!
— Мы? — мурлыкнул Кирилл. — А ты сам — могёшь? Не всей кодлой, а один на один? Давай, попробуем? Только ты и я. Вон, у тебя два нагана за поясом — хватай любой и пали!
Матрос неуверенно оглянулся на своих и потянулся за револьвером. Дуло маузера глянуло ему в глаза — чёрное, холодное, бездонное. Кадык на немытой матросской шее дёрнулся вверх-вниз.
— Революция, — проникновенно сказал Авинов, — слово святое, выстраданное поколениями угнетённых масс, и им бросаться нельзя. А для тебя это, как наклейка, — лепишь её на что попало. Хлев на палубе, а ты наклеечку — шлёп! — «революционный порядок»! Крестьян грабите, своего же брата-трудящегося обираете, жену его насилуете — шлёп! — «революционная справедливость»! Бардак развели, воюете с одними бабами да с самогонщиками — «революционная армия»!
Приставив ствол пистолета ко лбу посеревшего «ревмата», Кирилл с силою толкнул его.
— Стать в строй!
Матрос сделал шаг назад, не сводя глаз с комиссара. А комиссар крутанул маузер в пальцах и ловко сунул его в кобуру — нарочно, напоказ.
— Контрреволюционеры, — увесисто сказал Кирилл, — наёмники мировой буржуазии, выставляют против нас хорошо дисциплинированные, испытанные в боях части. Монархической дисциплине контрреволюционеров мы должны противопоставить железную революционную самодисциплину! Железной рукой революционной справедливости мы задушим власть насильников и посягателей! — Обведя глазами притихших красноармейцев, он сухо закончил: — Невыполнение приказа — это измена пролетарскому делу, это предательство мировой революции. Кто не подчинится приказу, того буду отдавать под трибунал и расстреливать как врага рабочего класса!
Почтительную тишину нарушили одинокие рукоплескания. Они расходились волною, мозолистые пятерни хлопали неистово, под аккомпанемент одобрительного свиста. Симбирская дивизия принимала политработника Юрковского. «Вова приспособился…»[60]
Фырча мотором, петляя между возами и нещадно пыля, подъехала машина начдива. Гай привстал с сиденья и громко спросил Авинова:
— Ну, как тебе мои бойцы?
— Будет с кем воевать, Гай Дмитриевич! — ухмыльнулся Кирилл, понимая сказанное по-своему.
— А я что говорил? — воскликнул начдив. — Храбцы!
Русское «храбрецы» ему не давалось…
— Поехали, комиссар! Командарм ждёт!
Авинов пролез на заднее сиденье.
— В штарм!
— Есть, товарищ Гай! — как всегда, весело отозвался шоффэр Гайдучек. Он истово верил в счастливую звезду начдива и всем советовал держаться поближе к Бжишкяну — дескать, его пуля не берёт, ну и нас не заденет…
Командарм не дождался. Авинов и Гай на цыпочках вошли в гулкий, прокуренный зал Кадетского корпуса, где разместился штаб 1-й Революционной армии. Тут собрались красные командиры и политработники, реввоенсовет в полном составе и молчаливые сотрудники Губчека. Стоя, Тухачевский дочитывал приказ:
60