Но было уже поздно. С треском распахнулись двери, и в Кадетский корпус ворвались матросы Муравьёва, уже изрядно поддатые. Они мигом скрутили наштадива, пыхтя и толкаясь, мешая друг другу. Зато «помогая» штабс-капитану — Кирилл вскинул маузер, двумя выстрелами в упор поражая ревмата, метнувшегося к нему.
— Именем революции! — заголосил рослый матрос, обвешанный бомбами, гранатами и маузерами, как ёлка игрушками.
Взяв разбег, Авинов прикрыл голову руками и выбросился спиной в окно, вышибая раму. Упав на клумбу, он тотчас же откатился. В разбитом окне возникла бледная харя в бескозырке — пуля вымазала её кровью. Вскочив, Кирилл понёсся за угол, перескочил забор, метнулся через скверик.
На боковой аллее, густо обсаженной соснами, он заметил двоих — комиссар Куйбышев, бешено ругаясь, тряс раненого Карлина:
— Вставай, скотина! Слышишь?! Вставай!
Карлин только мычал, качаясь на четвереньках. Услыхав шаги, Валерьян Владимирович резко обернулся. Авинов увидел наган в руке у комиссара и его злое лицо. Маузер выстрелил, как будто сам, поражая Куйбышева в голову.
— Х-хад… — прохрипел Карлин. — К-контра…
— От гада слышу, — холодно сказал Кирилл, нажимая на спуск.
Ломая кусты, с аллеи вывернул броневик. Его клёпаная башенка развернулась, затарахтел «гочкис», посылая длинную очередь. Авинов бросился на землю — и рядок злых фонтанчиков запылил в двух шагах впереди него. «А от хрена с морквой!»
Подскочив, Кирилл взял с места, пригибаясь и петляя. Взрыкивая, бронеавтомобиль полез на клумбу, а пулемёт продолжал строчить. Авинову обожгло руку выше локтя, словно кто раскалённым шкворнем приложился. Зашипев от ярости и боли, штабс-капитан побежал, спотыкаясь, вдоль высокого забора, миновал с разбегу неприметную калитку, вернулся одним прыжком и нырнул в неё. Пули с треском расщепили доски, буравя в заборе пунктир зияний. Удар в голову был мгновенен и столь же быстро затемнил сознание…
…Очнулся Кирилл в полумраке, чувствуя под собой мягкое и шуршащее. Нос щекотало запахом увядшей травы. Открыв глаза, Авинов разглядел над собой скрещения балок. Сеновал? Похоже…
Напрягшись, Кирилл сел. Резануло правую руку, закружилась голова.
Непонятно… Он сам сюда забрался? Посапывая от натуги, штабс-капитан осмотрел себя. Не сам, это точно — рукав гимнастёрки был разрезан почти до плеча, а рука аккуратно обмотана бинтом. Авинов осторожно притронулся к волосам над ухом, где пульсировал ещё один источник боли. Голова тоже была обвязана. Ага…
Тихонько скрипнула дверь, но света не прибавилось — на дворе уже стемнело. Смутно, неясно выделилась тонкая фигурка девушки. Прикрыв дверь, она чиркнула спичкой, запаливая фонарь, и Кирилл разглядел свежее, хорошенькое личико. Девушка была в гимназическом платье, и ему сразу же вспомнилась Даша. Он ощутил, чуть ли не впервые в жизни, то, о чём ранее лишь читал, — как защемило сердце.
— Вы кто? — негромко спросил Авинов.
Девушка ойкнула тихонько и подняла теплившийся фонарь повыше.
— Живой! — сказала она обрадованно. — А то я так испугалась! Мы с Глашей едва дотащили вас… А зовут меня Лидой.
— Спасибо вам, Лидочка…
Девушка смущённо махнула ладошкой, как-то разом погрустнела.
— Они Наташу увели… — вымолвила она. — Сестру…
— Старшую?
— Младшую…
— Подонки.
Недолгое молчание прервалось девичьим вздохом.
— Давайте я вам повязки сменю.
— Лучше расскажите, что в городе творится.
— А что в прошлом году творилось, то и сейчас… — проговорила Лида, бережно разматывая бинты. — Лекарств никаких нет, только спирт да подорожник… Матросы заняли телеграф и телефон, Кадетский корпус, Троицкую гостиницу, вокзал. Тухачевского они в тюрьму посадили, и Варейкиса тоже, и Шера, и Фельдмана — всех. Завтра их расстреляют…
— Ну, это мы ещё посмотрим, — прокряхтел Авинов, поднимаясь.
— Куда вы? — всполошилась девушка. — Вам же нельзя, вас же убьют!
— Это мы ещё поглядим-с, кто кого… — пробормотал Кирилл, хватаясь за столб. Чёрт, как голова кружится…
Лида поднесла ему маузер, держа пистолет в обеих руках. Авинов взял его и сунул в кобуру, попав со второго раза. Огладив плечи девушки, он нежно притянул её к себе и поцеловал. Господи, какие у неё мяконькие губки…
— Спасибо вам, Лидочка.
— Пожалуйста… — пролепетала нечаянная спасительница.
— Прощайте.
Лида только всхлипнула, улыбнулась сквозь слёзы и помахала Кириллу рукой.
Пошатываясь, Авинов вышел во двор. С Волги тянуло прохладой, тревожно ревели сирены пароходов. Наступала ночь, но обычной тишины она не приносила — на Соборной площади по-прежнему надрывалась гармонь, муравьёвцы горланили песни и с посвистом, с завизгом, с топотом плясали, справляя «пир во время тифа».