— Э-э! — радостно воскликнул Камо, увидав выходившего к нему Авинова. — Какие люди! Какая встреча!
— Никшни! — цукнул[102] на него Кирилл.
— Ай-ай-ай, — огорчился Симон Аршакович, — совсем забыл… Где Старик, уважаемый?
Авинов подбородком указал на макушку кургана.
— Ага! — мягко улыбнулся Камо. — Ну, пусть отдыхает, не будем ему мешать. Пойдём, дорогой, с отрядом познакомлю. И давай не будем прятаться! Я — друг Ильича, и мои курсанты — его друзья. Разве не могут друзья гостить? Могут! Должны! А как же? На то они и друзья…
— Я на это и рассчитывал, когда предлагал Иосифу Виссарионовичу свой нехитрый планчик, — кивнул штабс-капитан. — Нужно окружить Ленина верными людьми, не оставляя его одного ни днём ни ночью.
— Заночуем! — осклабился Тер-Петросян. — Разве не могут друзья заночевать?
— А могут ли эти друзья противостоять грубой силе? — улыбнулся Авинов.
— Обижаешь, уважаемый! — протянул Камо. — Я лично учил их стрелять из пистолета навскидку, правой и левой, и как взрывчаткой пользоваться, и приёмы кое-какие показал… А как же, дорогой! Ильич ещё весной дал мне боевое задание сколотить группу для диверсий в тылу врага.[103] Сейчас ты её увидишь, дорогой, в полном составе!
Тер-Петросян завёл Кирилла в самую чащу. Там, на полянке, на огромном стволе поваленного дерева, сидели ровно десять парней и девушек, одетых просто и неброско. Остановившись за толстым клёном, Камо негромко представил свою команду:
— Вон тот светлый — Рома Разин. Сам из крестьян, жил в Витебске, точнее, мыкался по господским углам с матерью-прачкой. В детстве начитался, чего не надо, и надумал сбежать в Америку — залёг в вагоне под лавку и до самой Одессы добрался. И в трюм американского парохода залез, паршивец, еле нашли! Он и в Германию сбегал… Потом на фронте в немецкий плен попал. Большевик…
Симон Аршакович рассказывал что-то о Ване Шулепове, о Васе Прохорове, об Асе Литвейко, об Асмик Папьян, но Авинов плохо слушал. Он смотрел на девушку лет семнадцати, невысокую, стриженную под мальчишку, подвижную и, что сразу же можно было определить, весьма решительную.
— Простите, Камо, — перебил Кирилл своего говорливого визави, — а вон та девушка, это, случайно, не Аня?.. Та, что парнем одета?
— Заметил! — понимающе ухмыльнулся Тер-Петросян и шутливо погрозил штабс-капитану пальцем. — Это Иван Иванович, уважаемый.
Встретив недоумевающий взгляд Авинова, Камо захихикал.
— Прозвище у неё такое, — объяснил он негромко. — А зовут и вправду Аней. Аней Новиковой.[104]
Кирилл похолодел. Аня Новикова! Девушка капитана Юрковского! Вот это, называется, влип…
— Она с Тамбовщины, — болтал Симон Аршакович. — Ты не смотри, дорогой, что такая хрупкая, — Аня и коня запряжёт, и дров нарубит, и белогвардейца пристрелит — на прикладе её карабина уже шестнадцать зарубок! Из батрацкой семьи Анечка. Отца-комбедовца кулаки убили, в ноябре ещё. Тогда она косы обрезала, во всё мужицкое переоделась и в Козлов подалась, к большевикам тамошним. Зачислили нашу Аню бойцом в особый коммунистический военно-заградительный отряд, так она там всех построила — так себя поставила, что её звать стали и не Аней вовсе, и даже не Анной Ивановной, а Иваном Ивановичем! Я её на кремлёвских пулемётных курсах нашёл, Аню туда по путёвке Московского горкома направили. Помню, вызвали её, а она явилась и рапортует: «Курсант Новикова прибыл!»
Камо рассмеялся беззвучно, а штабс-капитану тошно стало — ощущение близящегося провала холодило, как край разверзавшейся бездны.
— Ну пошли, пошли… — заторопился Тер-Петросян.
Нарочно шумя, он выбрался на поляну. Парни сразу вскочили, выхватывая кто наган, кто браунинг.
— Свои, свои! — дурашливо задрал руки Камо.
Аня Новикова, обольстительно затянутая в форму красноармейца, медленно поднялась. Пошла навстречу ломающимся шагом и вдруг бросилась к Авинову.
— Вика! — взвился радостный крик.
Девушка крепко обняла Кирилла, прижалась к нему, коснулась его лица мокрой щекой, заговорила срывающимся голосом:
— Ты здесь! Прости, прости меня! Ладно? Вика… Я такая дура была! Ты меня прощаешь?
Её жадный рот скользнул по щетинистому подбородку, нашёл губы Авинова, растворил их острым язычком. Штабс-капитан, прижимая к себе молодое, гибкое, налитое тело, поневоле ответил — сосущая тоска в душе мешалась с вожделением. И тогда девушка заплакала.
102
От слова «цук». Вообще-то, это резкое осаживание коня на скаку, но в юнкерской среде означало тот тип отношений, который мы называем «дедовщиной».
104