…Авинов неторопливо дошагал до уездного Совдепа, что стоял на углу Семинарской и Большой. Нынче здесь расположились чубатые казаки и раскосые калмыки. Постоят денёк-другой, откормятся, передохнут — и двинут на Козлов, шугать и громить красных. А ему-то что делать? Кирилл задумался, неспешно двигаясь по Большой улице.
Задумавшись, Авинов не расслышал торопливую поступь человека, подкрадывавшегося к нему сзади. А потом чей-то локоть, вонявший углем, резко обхватил его горло. Другая рука прижала к лицу платок, обильно смоченный хлороформом.
Стараясь не дышать, Кирилл лягнул неизвестного между ног, хотел было садануть ему в область рёбер, да не вышло — мир затуманился и пропал.
Очнулся штабс-капитан в полутёмной комнате, сидя на полу. Руки, связанные сзади, кольцом охватывали ребристую балку, кажется двутавровую, колонкой уходящую к потолку. Авинов нажал спиной, упираясь ногами, но двутавр даже не шелохнулся. Зато в область поясницы ощутимо надавил золотой браунинг. Чёрт, какое хорошее место — эта кобура сзади! Ещё бы добраться до неё…
Остаток хлороформа витал в лёгких — смутно было Кириллу и тошно. Облизав пересохшие губы, он осмотрелся. Комната, в которой его держали, выглядела заброшенной — комод с вытащенными ящиками, платяной шкаф с оторванными дверками, трюмо с половинкой зеркала. Другая половинка рассыпана по полу. Единственное окно занавешено редким тюлем, но стёкла до того грязны, что даже расплывчатых пятен не увидишь за ними, только скудный свет, что еле сочился.
Хрустя осколками, вошёл Юрковский. Настоящий! Живой и невредимый! На воле!
У Авинова голова кругом пошла то ли от потрясения, то ли от следов хлороформа. Он уже и думать забыл о реальном Вике — и на тебе! Называется, попал…
Юрковский был в синих бриджах, без рубахи, с густо намыленным лицом — один нос торчал да глаза. Зверски выпятив челюсть, Виктор Павлович занялся бритьём, склоняясь к трюмо в позе «Чего изволите?».
— Очнулся? — спросил он весело. — А зря!
И рассмеялся немудрёной шуточке. Хорошее, видать, настроение было у человека.
— Ты откуда взялся, гнида? — выговорил Авинов непослушными губами.
— Узнаю белого офицера по любезному обращению! — фыркнул Юрковский, споласкивая бритву. — А взялся я из тюрьмы, двойничок. Товарищи из ЦК КП(б)У[139] помогли, вытащили из ваших застенков… С одним из них ты скоро познакомишься, он будет с тебя шкуру снимать. Симеон Горбунков! Припоминаешь такого? Блистал когда-то в цирке…
— Ковёрный, что ли? Вот стыдоба — клоуны повязали…
Вика покосился только.
— Долго ж я тебя искал, золотопогонник… — продолжил он немного невнятно, добривая подбородок. — Ох и отыграюсь! А ты молодец — вон как развернулся! У самого товарища Сталина в помощниках ходишь! Я хотел сказать — ходил-с. Знаешь игру такую — «Кто встал, тот место продал»? Ты встал, я сел! Ух и развернусь! В такие чины-с выйду, что, того гляди, спасибо скажу Ряснянскому и тебе, покойному. Хе-хе… Тебя как звать хоть? Да можешь и не говорить, мне без разницы… Но до чего ж похож, мать моя! Ну один в один. Будто на себя в зеркало смотрю. Да-а… Чего только природа не учудит.
— А не боишься в чеку загреметь? А, Вика? — криво усмехнулся Авинов. — Ты же в моих делах — ни бэ, ни мэ, ни кукареку.
— Пф-ф! — презрительно фыркнул Юрковский. — Приду к этому… как бишь его… Токмакову, скажу, что я белый шпион и надо мне помочь в моей шпионской деятельности. Ну, это кулачьё недобитое мигом-с разохотится, а я ему план — дай мне, мол, пару-другую пленных большевичков, кого не жалко-с, и я вроде как освобожу их, и мы вместе совершим побег от белоказаков. Я так прикинул, что, ежели я один явлюсь до своих, то веры мне меньше будет… Нет, ну до чего ж похож! — снова восхитился он.
— А вот Аня сочла, что в постели я другой. Получше, поумелей.
Виктор снова фыркнул и обтёр лицо горячим влажным полотенцем.
— Ух, хорошо! Что, обидеть меня хочешь? А, двойничок? Давай-давай… Лягайся языком! Жить тебе осталось… Так-с… Вот сейчас подкреплюсь, и можно тебя кончать. Только не быстро, не надейся даже, а с толком, с чувством, с расстановкой. Понимаешь, интересно мне смотреть как бы на самого себя!
— Хочешь глянуть на свой труп? Думаешь протянуть подольше моего?
Авинов усердно тёр верёвку, стянувшую его руки. Железяка двутавровая была тупа, но щербинки, зазубринки по волоску, по волоконцу рвали путы.
Хмыкая, Юрковский натянул гимнастёрку и взял с комода свёрток.
— Сальце с хлебцем… — проворковал он. — Мм… Амброзия. Эй, близняшка! Жить хочешь? Могу дать лишних пять минут подышать!