— Давай, — согласился Кирилл.
— Тогда расскажи мне что-нибудь… такое… эдакое!
Штабс-капитан подумал. Pourquoi pas?[140]
— Ладно, — усмехнулся он и начал: — Ровно год назад, в конце сентября, я оказался в Питере — по заданию Корнилова. Заперся в дядиной квартире, думаю, высплюсь хоть. И тут началось такое… эдакое, что всю историю перекувыркнуло. Прямо в дядиной гостиной возникла машина времени, и прибыл на ней некто по имени Фанас — добрый дядька из 4030-го года…
— Вот это я понимаю, — крякнул Юрковский. — Вот это брешет, так брешет!
— А это не брехня вовсе, — спокойно сказал Авинов. — Фанас рассказал мне, что случится в будущем. Как вы устроите переворот в октябре, как Корнилов попытается собрать Белую гвардию… Лавра Георгиевича убило бы в апреле при штурме Екатеринодара, а в двадцатом вы всё равно бы победили. Потом Ленин бы помер, Троцкого бы сняли, Фрунзе зарезали, Кирова пристрелили — и вышел бы наверх Сталин. Вот этот бы развернулся! Он бы такое Советское государство отгрохал, что даже Америка забоялась бы. Миллионы людей исчезли бы в концлагерях, а на двадцатую годовщину Великого Октября расстреляли бы кучу народу — Рыкова, Бухарина, Антонова-Овсеенко, Тухачевского… Никого бы не оставили из нынешних вождей, всех извели, даже Троцкого достали бы в Мексике — и грохнули ледорубом. Тебя бы тоже расстреляли, Вика. — Этого Кирилл не знал, но очень уж ему хотелось, чтобы так могло быть. — Ты к тому времени стал бы солидным человеком, заместителем наркома. Ночью приехали бы чекисты, вывели бы тебя из твоей московской квартиры, усадили в «воронок»… Знаешь, что это такое? Узнал бы! И привезли бы тебя в Лефортово. Долго бы избивали, ломали пальцы дверьми, совали в задний проход раскалённый шкворень, неделю не давали бы спать, сводя с ума, а потом бы устроили показательное судилище, где бы ты признался во всём — что являешься немецким шпионом, троцкистом и наёмником буржуазии. Грохнули бы тебя в подвалах Лубянки, твоя бедная супруга очутилась бы в концлагере для жён врагов народа, а сына сдали бы в детский дом…
Юрковский неотрывно смотрел на Кирилла, даже жевать перестал.
— Вот как? — усмехнулся он. — Забавная история…
— Не волнуйся, — сказал Авинов, — этого с тобой не случится. Я нарушил ход истории, положив кирпич в нужном месте и наклеив, где надо, объявление. И на эти две незамысловатые причинки накрутились, навертелись такие следствия… Белые начали на какой-то месяц раньше, генерал Корнилов не рассорился с генералом Алексеевым, а сдружился, оповестил всю Россию, созвал всех офицеров и нижних чинов в Белую армию. Не все за ним пошли, а всё ж побольше, чем в иной реальности. И самого Корнилова, и Маркова, и Дроздовского должны были убить в этом году, а Колчака, по-моему, в следующем, однако они живы-здоровы. Мы победим, Вика. И когда на Красной площади будут вешать Ленина, Сталина, Троцкого — всё это ваше «рабоче-крестьянское правительство», в котором нет ни одного рабочего, не говоря уже о крестьянине, я один буду знать, что могло бы статься с Россией, но, слава Богу, не свершилось!
Виктор задумчиво смотрел на Авинова, дожёвывая шматик сала. Кирилл под его взглядом не елозил связанными руками по балке, сидел смирно. Неожиданно послышались тяжёлые шаги. Юрковский даже не вздрогнул, надо полагать, топал его сообщник Горбунков.
— Горбунок! — позвал его Виктор. — Хочешь поглядеть на моё отражение?
Подельник вошёл, сутулясь, сложив руки за спиною, словно на прогулке в тюремном дворе. Это был огромный человек с обветренным, несколько обрюзгшим лицом, с плечами, налитыми силой, с ушами, похожими на оладьи, расплющенными о лысую голову. Пустые прозрачные глаза настороженно посматривали из-под кустистых рыжеватых бровей, левая из которых была рассечена.
«Экий человечище! — отстранённо, как бы вчуже подумал Кирилл. — На борца похож…»
Юрковский, ухмыляясь, указал на Авинова. Семён повернулся к Кириллу всем корпусом и замер, окаменев этакой живой глыбой.
В следующую секунду всё пришло в движение.
Верёвка, стягивавшая запястья штабс-капитана, лопнула. Нащупав браунинг, ухватившись за него непослушными пальцами, Авинов с трудом поднялся на ноги.
— Кончай его, Семён! — крикнул он. — Я это, я! Эфенди!
Горбунков развернулся косолапо, по-медвежьи, шлёпая ладонью-лопатой по лакированной кобуре маузера.
Чисто выбритое лицо Юрковского мигом приняло загнанное выражение.
— Чё вытаращился, контра?! — проорал Кирилл.
Взвизгнув, Виктор сунул руку за наганом.
— Стоять! — рявкнул Семён. Воронёный маузер смотрелся игрушкой в его лапище.