Афон, или иначе Святая гора, особенно интриговал наших друзей. Известно было, что еще с IX века здесь «дикарями» жили отшельники, а уже в следующем столетии в этих местах выросли каменные стены первого монастыря, который успешно отразил натиск сарацинов. Еще сто лет спустя монах из Трапезунда Святой Анастасий создал монастырский устав, и монастыри стали расти как грибы, образовав нечто вроде монашеской республики, то подвергавшейся нападениям, то, наоборот, поддерживаемой различными завоевателями. Считалось, что тот, кому удавалось проплыть вдоль берегов пользующегося недоброй славой мыса Агиос-Георгиос с горой Афон, получал право именоваться настоящим моряком… Слава, слава! Магически звучит это слово для таких юношей, как Ирек. Сколько же трудов и подвигов можно совершить во имя ее!
— Просто какое-то божье наказание с этой лодкой, — нередко сетовала пани Леонардия. И дело было не только в опасностях, связанных с мальчишескими играми в капризных и бурных водах залива. Дело в том, что экспедиции ребят обычно завершались каким-либо непоправимым ущербом для дома. Исчезали забираемые на лодку чашки, ложки и ножи, причем брали их не просто так, а, как назло, из парадных, «гостевых» сервизов. Шпаклевка лодки почему-то производилась ножом для хлеба, а для окраски мелких царапин Лялек умудрился воспользоваться бритвенной кисточкой главы семьи — вещи дорогой и занимавшей почетное место на его туалетном столике. К тому же маникюрные щипчики пани Леонардии были использованы в качестве кусачек… для резки проволоки!
Пани Леонардия ворчала, пан Ян объяснял все молодостью, которая должна «перебеситься», но иногда и их терпению приходил конец. В таких случаях притихшим путешественникам приходилось сносить домашние громы с молниями. Гроза проносилась над ними без особых результатов, и они только поглядывали на пана Яна — не возьмет ли тот цепь с замком и не посадит ли он лодку на эту цепь. Но иногда, когда престижу кого-либо из них грозила опасность, забывались все провинности, даже такие, как поломка мебели или вырезанный в кухонном полу линолеум…
Потом наступил период горячего увлечения охотой. На покупку ружья Ирек получил пару золотых монет из личной сокровищницы пани Леонардии, находившейся в небольшом глиняном горшке на кухне. С этим ружьем каждый раз нужно было отправляться в самую глубину залива, к устью реки Галикос. Ирек располагался в болотистой дельте, строил себе шалаш из камыша и, притаившись в зарослях, поджидал с двустволкой в руках пролета диких уток. Птицы не обращали внимания на маленькую лодчонку и беспечно подлетали на выстрел. Труднее было подбирать добычу в камышах, нелегок был также и обратный путь Если ветер слабел или совершенно стихал, не оставалось ничего другого, как пересекать залив на веслах. Лодка была тяжелой, весила не менее 350 килограммов, и юный охотник возвращался домой измученный до предела. А тут иногда случалось и так, что в соседнем спортивном клубе «Нафтикос» или несколько более удаленном «Ираклисе» был вечер — и тогда, не в состоянии устоять перед новым искушением, Ирек, превозмогая усталость, танцевал до полуночи.
Когда Ирек пристрастился в одиночку выходить на «Леонардии» в море, мать нередко проклинала тот день, когда она так неосмотрительно согласилась поселиться на берегу моря. А если неожиданно срывался шторм, она просила прощения у матери божьей за грехи свои и бродила по дому, подгоняемая грохотом разбивающихся о прибрежные скалы волн.
Глядя в такие дни в окно, пани Леонардия приходила в ужас при виде кипящего котла, в который обращались спокойные воды Салоникского залива. Куда ни глянь, не видно ни одной рыбацкой лодки — все они нашли спасение на берегу, и даже солидные шхуны, стоявшие до того спокойно на рейде, спешили укрыться за молом от волн. По опустевшему заливу мчались только покрытые белой пеной валы… И очень часто случалось так, что именно в такие дни Ирек отсутствовал.
В один из подобных дней, когда на землю уже спускались сумерки, а на западном берегу зажигались и гасли в штормовом тумане огни, пани Леонардия неожиданно обратила внимание на то, что она так и не услышала шума самолета, который ежедневно прилетал сюда из Афин. Ничего удивительного в этом не было: в такую погоду было очень трудно произвести посадку на аэродроме. Поочередно вернулись домой младшие сыновья Лялек и Лесь. Вернулся с фабрики и пан Ян. На своем ломаном языке, в котором мешались греческие, польские и русские слова, он говорил в перерыве между двумя ложками супа: