Кстати сказать, после выхода из тюрьмы и еще до бегства из Греции Аргиропулос встретился с неким Галати, сотрудником греческого банка, и тот сообщил ему, что после ареста Иванова у них появился Панделис Лабринопулос с еще каким-то неизвестным и положил на свое имя огромную сумму в двадцать миллионов драхм.
Проходили месяцы, следствие заканчивалось, приближался заключительный акт драмы. Для слушания столь важного дела был выделен зал, помещавшийся в здании Парнассос, как сообщили Георгию проходящие вместе с ним по следствию греки. Он грустно улыбнулся: «С такого Парнаса, может, и в самом деле недалеко до небесных врат…» Правда, и к бессмертию тоже!
2 декабря 1942 года Афины узнали, что процесс над Георгием Ивановым и его товарищами начался. Чтобы перевезти героев, о которых говорил весь город, в здание суда, было перекрыто уличное движение и выставлены сильные кордоны из отрядов СС, армии и греческой полиции на площади Конституции, улице Стадиу и других. Зал заседании действительно находился в Парнассосе, а следовательно, вблизи от палаты депутатов и зданий различных министерств. Около тринадцати часов два больших тюремных автомобиля в окружении эскорта мотоциклистов подъехали к Парнассосу. Собравшиеся увидели Георгия Иванова, закованного в ручные кандалы, он первым вышел из машины. За ним появился Кондопулос, затем остальные обвиняемые.
Арестованные настолько изменились за время своего пребывания в тюрьме, что их трудно было узнать. Когда они входили в зал, послышался изумленный шепот даже среди судей — невероятно, чтобы эта группка живых скелетов угрожала «тысячелетней империи». Возглавляющий конвой офицер указал обвиняемым на их места. Они расселись и огляделись вокруг. Трое знаменитых афинских адвокатов заняли свои кресла перед ними. Это были Колимбас, Зепос и Лоизидис.
Назначенный защитником Иванова адвокат Колимбас получил обвинительное заключение всего лишь за пять минут до начала слушания дела и не успел даже ознакомиться с ним. Ему не разрешили даже взглянуть на акты, поскольку там содержались совершенно секретные сведения; адвокату только представили опись основных содержавшихся в деле документов. Колимбас наклонился к Георгию Иванову и сказал:
— Я проглядел бумаги и вижу — спасения нет… Вы действительно во всем признались?
— Я ни от чего не отрекался, — ответил Иванов.
— В таком случае остается один-единственный шанс — запутать дело так, чтобы отложили его слушание…
Иванов согласился.
Адвокаты уселись слева от обвиняемых. Любопытно, что немцы предприняли особые меры предосторожности, которые не наблюдались еще ни на одном из процессов. Перед всеми входами и выходами стояли удвоенные посты охраны с оружием наизготовку, точно такие же посты были расставлены почти у всех окон зала.
Наконец члены суда заняли свои места. После проверки личности обвиняемых председательствующий объявил им состав трибунала и спросил: не будет ли каких-либо отводов личного порядка. Получив отрицательный ответ, председательствующий предоставил слово прокурору, но затем, еще раз заглянув в акты, спросил:
— А где же Панделис Лабринопулос? Я не вижу его среди обвиняемых…
Прокурор встал, подошел к судьям и что-то пояснил им шепотом.
После обвинительной речи прокурора взял слово Иванов. Он заявил, что является поляком, сыном русского офицера, инженером агрономии заморских территорий. Без драматических жестов, совершенно спокойно и вежливо, но вместе с тем решительно он ответил на все поставленные вопросы. Его показания отличались точностью, лаконичностью и знанием дела. Георгий не пытался отвертеться или пустить следствие по ложному следу. Было видно, что он не скрывает ничего из совершенного им, считая все своим патриотическим долгом. При этом Георгий умалчивал обо всем, что могло хоть в какой-то мере отразиться на судьбе товарищей. Поражали при этом его искренность и достоинство, с которыми он держался.
После того как Георгий закончил свою речь, председатель суда заявил:
— Иванов, трибунал с должным уважением относится к вашей позиции, отличающейся смелостью и искренностью. Я, со своей стороны, должен лишь выразить сожаление по поводу того, что волею судьбы человек столь ценный оказался во враждебном нам лагере.
Обвиняемый выслушал комплимент с таким же невозмутимым спокойствием, с каким он ранее слушал речь прокурора, требующего для него смертного приговора. И снова поднялся прокурор. Он, видимо, хотел воспользоваться искренностью обвиняемого и задал каверзный вопрос: