Поэтому ежедневно — утром и вечером — он принимался за физические упражнения, насколько это позволяли условия тюремной камеры, ведь нужно было держать натренированными все группы мышц. Георгий делал приседания, отжимы на руках, следил за гибкостью туловища и шеи, старался сохранить эластичность мышц ног и живота, подвижность корпуса и плечевого пояса. Эти упражнения, перемежаемые медленно продвигающейся обработкой наручников, отнимали у него массу времени, но и помогали переносить тяготы тюремной жизни.
Тем временем митрополит Дамаскинос всеми силами старался помочь осужденным. Так, он обратился к премьеру марионеточного правительства Феотокопулосу, который, в свою очередь, обратился с просьбой о помиловании Иванова и его товарищей к губернатору северной Греции Дрессену. Только Дрессен имел право приостановить приведение приговора в исполнение. В Салоники по просьбе Феотокопулоса поехал сам фон Альтембург, немецкий посол в Греции. Однако губернатор оставался неумолимым. Тогда Феотокопулос, который был женат на немке, сестре генерала фон Листа, отправил свою жену в обществе фон Альтембурга в Берлин, к самому Гиммлеру, но тот заявил, что все зависит от Дрессена. Наконец немцы дали понять, что единственная возможность спасти Иванова — это обменять его на одного из немецких генералов, находившихся в плену у англичан. Но… оповещенный об этом Лондон хранил упорное молчание.
Рождество проходило в тюрьме в торжественной по мере возможности обстановке. Греческие охранники согласились передать в камеру Георгия Иванова немного печенья и папирос, которыми поделились с товарищем по несчастью не только его самые близкие друзья — братья Янатос, Кондопулос, Малиопулос и Папазоглу, — но и другие заключенные, как, например, ожидающий освобождения Аргиропулос. Некий Папавасилопулос, который получил от семьи маленькую елочку, отрезал от нее ветку и переслал Иванову. Вечером, перестукиваясь, заключенные передавали друг другу пожелание счастливого рождества в освобожденной от врага отчизне.
Чистый голос Георгия был хорошо слышен в камерах, он распевал польские колядки, затем из его камеры послышались слова злой греческой песенки «Коройдо Муссолини», то есть «Глупый Муссолини». Из соседних камер стали подпевать, не обращая внимания на немецких охранников, пока прибывший комендант, прославившийся своими зверскими методами обращения с заключенными, не приказал всем замолчать. Несмотря на запрещение петь и переговариваться, заключенные неделю спустя отпраздновали и Новый год. Из камер доносились выкрики: «Хрониа пола!» — «Много лет!», «Зито и Эллас!» — «Да здравствует Греция!» и, наконец, «На мас зисете!» — «Живите вечно!» Из камеры в камеру передавались пожелания патриотам и проклятия по адресу предателей. Сидящие в тюрьме немцы-дезертиры присоединились к этому хору, и только выкрики охранников «Ruhe! Ruhe!»[8] заставили притихнуть блок. Так проходили последние дни Иванова и его товарищей.
Георгий находился уже в тюрьме, когда у берегов Эвбеи появилась давно ожидаемая подводная лодка «Тритон», которая должна была забрать агента № 1 в Египет. «Тритон» вышел из Порт-Саида только 10 ноября 1942 года. Шесть дней спустя греческая подводная лодка наткнулась на немецкий конвой и торпедировала большое судно, но вскоре и сама, пораженная торпедой итальянского миноносца, пошла на дно. Об этой трагедии Иванов узнал от митрополита Дамаскиноса, очень огорченного этой новой потерей греческого флота.
Георгий Иванов находился в тюрьме и не мог знать об одном из наиболее важных последствий его диверсионной деятельности. Дело в том, что в период, предшествовавший сражению под Эль-Аламейном, и во время самого сражения люфтваффе как бы подверглись внезапному приступу паралича. Немецкие действия в воздухе почти прекратились, несмотря на то, что немцами были сконцентрированы значительные воздушные силы. Объяснили это странное явление взятые в плен немецкие летчики и механики. Они говорили, что по непонятным причинам многие самолеты вдруг стали падать на землю. Это вызвало самую настоящую панику среди экипажей; большинство машин было «законсервировано» до обследования их технического состояния. Для союзников же подобное невмешательство люфтваффе было самой настоящей неожиданностью, о чем потом не раз упоминали в своих мемуарах участники обеих сражающихся сторон…