Следующими были Малиопулос и Кондопулос. Итак, теперь стало известно, для кого приготовлены четыре гроба…
Позднее Папазоглу рассказывал о последних минутах в тюрьме следующее. Проходя мимо камеры Папазоглу, Георгий обернулся и крикнул:
— Михаил, ухожу! Да здравствует Греция! Да здравствует Польша!
Кондопулос также прокричал:
— Ясас педиа! Зито то эфос! — Живите, дети мои! Да здравствует народ!
Янатос крикнул:
— Экдикиси! — Месть!
Четвертый из осужденных, Малиопулос, шел по-солдатски спокойный, не произнося ни единого слова. Оставшийся в живых доктор Янатос также вспоминал последние слова, которые он услышал от брата:
— Запомни обоих братьев Лабринопулосов — предателей! Запомни мою смерть!
Георгий же, когда проходил мимо камеры, в которой находился доктор Янатос, крикнул ему:
— Коста, ты должен жить и отомстить за нас… Скажешь всему греческому народу, кто нас предал… Да здравствует Польша и Греция! Смелее, доктор, смелее!
Приговоренные вели себя мужественно, как настоящие солдаты, которые в уже проигранном сражении пытаются приободрить тех, кому еще осталась возможность сражаться.
— Марширен! Шнелль! Шнелль! — кричал офицер. По четверо солдат окружили каждого из приговоренных. В ту минуту все поразились, когда, шагая по коридору, Иванов вдруг бодрым и почти веселым голосом затянул какую-то песню. Греки уже знали, что это мазурка «Еще Польска не згинела». Как могли, подпевали они ему, а затем и сами запели: «Узнаю тебя по острию твоей грозной сабли…» — слова греческого национального гимна. С припевом «Гере о гере, элефтериа!» — «Приветствую, приветствую тебя, свобода!» они оказались во дворе. Всем было приказано развязать шнурки на ботинках, что должно было помешать осужденным в случае бегства.
Немцы прекрасно понимали ту роль, которую играли в подпольном движении греческого Сопротивления Иванов и его товарищи. Кроме специально расставленных патрулей, за дорогой следило и множество тайных агентов, которых умудрились разместить даже в окнах домов, стоящих по обеим сторонам улиц, где должна была двигаться трагическая процессия. В первой машине ехали офицеры, во второй находились осужденные, в третьей — наряд солдат, выделенный для расстрела.
С трудом взобрались заключенные на грузовик. Георгий держался рядом с ксендзом. Когда машины тронулись в путь, он тихонько шепнул:
— Святой отец, прошу вас, незаметно нагнитесь и завяжите у меня шнурки… Только, пожалуйста, покрепче…
Священник просто не знал, что и думать о такой странной просьбе. Не придавая этому особого значения, он наклонился и кое-как завязал шнурки. По-видимому, взволнованному и усталому старику это давалось с трудом. Георгий только на мосту через Кифиссос почувствовал, что шнурок на левом ботинке затянут, а почти у места был, наконец, завязан и правый шнурок. Подняв на осужденного выцветшие глаза, ксендз прошептал зловещее слово: «Кесариани», — и губы его зашевелились в молитве.
— Спасибо! Но вы хорошо завязали? — спросил Георгий.
Священник согласно кивнул, правда, он тут же подивился причуде осужденного, который в такой момент может думать о подобных мелочах. Одновременно с этим ксендз заметил, что узник опустил руки, как бы забавляясь звяканьем кандалов. Тем временем Георгий начал работу рук. Ладони его сузились и вытянулись, длительная тренировка дала свой результат — кисти рук могли эластично изменять форму, а смоченная слюной кожа только кое-где сопротивлялась. Радостно вздохнув, Георгий освободился сначала от одного, потом от другого браслета. Теперь он придерживал кандалы только большими пальцами, чтобы можно было думать, что он по-прежнему закован. С минуту Георгий раздумывал, имеет ли смысл воспользоваться ими в качестве оружия, однако все зависело от обстоятельств: в каком пункте остановятся машины, в каком порядке будут выводить приговоренных, как будет вести себя конвой. С горечью думал он сейчас о своих товарищах по несчастью, сгорбившихся и угасших, на лицах которых сейчас читалось выражение крайней усталости и безразличия. Если бы он мог им помочь!
…Итак, на рассвете 4 января 1943 года перед казарменными зданиями в Кесариани остановились три автомашины, в одной из которых сидели люди, приговоренные к расстрелу. Шесть греческих полицейских, которые охраняли это мрачное место, уже поджидали их. Старший из них, Георгиос Стоматопулос, внимательно следил за каждой казнью. Поддерживая связь с Сопротивлением, он должен был докладывать подпольщикам обо всем происходящем на стрельбище. В последнее время он с особым вниманием вглядывался в лица узников, зная, что среди приговоренных находится Малиопулос, у которого он не раз бывал.