Эта комната, через порог которой перешагнули Наима и Вадим, называлась «русским запасником», и она, конечно, оправдывала только вторую часть названия. Вадим не раз и не два мысленно складывал в саквояж самые ценные экспонаты и каждый оборачивал бумагой; и кожаная дорожная сумка всегда закрывалась, о чем свидетельствовал щелчок замка, а потом – и поворот маленького ключика. Все – сумка полна. Но очень тяжела.
Картины. Всего их в запаснике было шесть, он выбрал три. Все они были подвержены естественному старению. В первую очередь почти полностью потеряли грунт, и эта проблема для Мартьянова превратилась в благоприятное стечение обстоятельств. Он разложил на краю стола нехитрый инструмент: нож с множеством лезвий, губку, пузырек с водой, маленькие кусачки, пинцет, кальку... Работу начал с «Екатерины Арагонской». Освободив раму из подрамника, он внимательно осмотрел картину с обратной стороны. Так и есть, ничего не изменилось (да и не могло измениться) за девять лет, когда он впервые досконально изучал картины в хранилище; уже в ту пору в его голове начала вызревать система похищения предметов коллекции.
Да, ничего не изменилось: холст потерял связь с грунтом настолько, что легко поддастся удалению. Вадим при помощи ножа приподнял из-под низу медную шляпку первого гвоздя, и она отлетела – как канцелярская кнопка. Только пара гвоздей сидела в подрамнике так крепко, что Вадиму пришлось с ними повозиться. Он начал отделять бесценный холст с верхнего угла, затем освободил нижний. Верхний слой грунтовки осыпался, и Вадим, не опасаясь повредить краску, свернул полотно в рулон. Внутри него бушевал ураган чувств, но лицо не выражало ничего; он походил на обойщика с куском обивочной ткани.
К первой раме вскоре присоединилась вторая – из-под «Вазы с опавшими цветами» Поля Сезанна. Короткий осмотр, и Вадим вынес приговор и этой картине: частично потерянная связь грунта с холстом и незначительное его провисание (на этом подрамнике не было клинышков для подтягивания холста), загрязнение лаковой пленки, исхудавшие и порванные крепежными гвоздями кромки. Затруднения начались с углов, и Вадиму пришлось намочить эти проблемные участки влажной губкой. Вода размягчила клейкий грунт, и холст легко отделился. Вадим справился с этой картиной всего за десять минут.
Следующая – «Пьяная женщина» Эдуарда Мане. Она порадовала Мартьянова, как и «Екатерина» Зиттова, осыпавшейся грунтовкой. Так что он свернул полотно все так же без опаски повредить красочный слой. А его потери оказалась мелкими: легкие, почти не заметные глазу потертости в нижней части.
А теперь пора не в мыслях, а в реальности уложить в саквояж бесценные сокровища. Последней в нем заняла место древнеегипетская пектораль, оценить которую не смог бы даже лучший в мире оценщик. Эта вещь снова надолго займет место в частном музее. Шейх Абдалла уже дал согласие приобрести богиню-птицу «на любых условиях и за любые деньги». Тот же шейх наверняка прикупит к пекторали еще что-нибудь для своих жен. Он мог бы приобрести всю коллекцию. Но продавать все в одни руки было так же опасно, как забирать все из хранилища.
Эта острая мысль полоснула Вадима только сейчас, когда он буквально познал истину в сравнении. Он нахмурился, надевая резинку на рулон с картинами, и привел пронзившую его мысль в божеский вид: закрывать счет – смертельно опасно. И зачем он сказал эти слова?
Наима спросила его: «Ты от Директора?» – и этот вопрос вызвал в груди Вадима легкое беспокойство, это не считая недоумения: от кого же еще он мог прийти? А если бы беспокойство было сильным, непреодолимым, если бы опасность дышала на него, что тогда? Отказался бы он от намеченного плана? Нет, так вопрос не стоял. По-другому: отказался бы он от перспективы стать богатым и важным, стать по-настоящему независимым? Он сравнил себя с цепным псом, для которого окружающий мир был равен длине его цепи, – для Вадима было жизненно важно разорвать эту цепь и пойти туда, куда манили его внешние чувства. Каждый стремится попасть в рай. Никто не хочет попасть в ад. Нет, немного по-другому: никто не упустит шанс вырваться из ада.
Ему стоило призадуматься, когда Наима дала ему подсказку: «Ты от Директора?»
«Может, я чего-то не знаю? Что, на такой крайний, как этот, случай существует отдельное указание, известное только Директору и хранителю? Если да, то это надежный, но очень плавкий предохранитель».
Наима ждала от него устного допуска распоряжаться не частью фонда, а всем его содержимым. Отсюда ее чуть обескураженный вид. Наима – плохой разведчик, она выдала себя, дала прочесть шифровку, показав коды.
Вадим выпрямился, положив в пакет рулон с тремя картинами, переложенными калькой. Взяв в руки золотое распятие с зернью, он в упор посмотрел на хранительницу:
– Да, извини, что не сказал тебе этого сразу: я от Директора.
– Хорошо, пусть будет так, – ответила Наима, закрывая тяжелую дверь в хранилище. – Пусть будет так, – повторила она, вынимая из складок длинного платья немецкий пистолет. – Но ты не Директор.
Перед Наимой, преданной начальнику разведуправления, встала задача: спасти коллекцию; в экстренном случае – спасти самое ценное, как при пожаре, как требовала того директива начальника военной разведки. Наима, глядя на этого червя, представляла себе почти идеалистическую картину: она одну за другой вынимает уникальные вещицы и раскладывает их на столе. Вот пектораль, за которую многие коллекционеры отдали бы все свое состояние, вот «Грааль»... Она выполнила распоряжение Директора, свято веря в то, что к ней вскоре обратится тот человек, который и скажет правильные, нужные слова: «Я – Директор». Это было просто, придумано словно впопыхах, но так было.
– Ты не Директор, Вадим, – повторила Наима. – Ты червяк.
– А-а... – протянул Мартьянов. Он верил в себя и не до конца верил этой вооруженной толстухе: вряд ли она спустит курок. Хотя... если он полезет в карман за своим пистолетом, она наверняка выстрелит в него.
Вадим по-прежнему сжимал в руке золоченое распятие школы Кастеллани. Он перевернул его, и голова Иисуса оказалась внизу. Это было не просто распятие, а кинжал со стальным лезвием в виде распятия.
С шагом вперед Вадим нанес Наиме колющий удар в грудь. Лезвие по самую перекладину вошло между ребрами женщины. Вадим попытался провернуть холодное оружие, но не смог, как если бы вонзил его в камень. Крепко удерживая кинжал за рукоятку, Вадим ногой толкнул Наиму, и только тогда лезвие высвободилось из ее тела. Наима упала на каменный пол спиной. Убийца склонился над ней, брызжа слюной:
– Вот что я уважаю в настоящей женщине, так это преданность.
– Нет! – Она заслонилась от него рукой.
– Да!
Он замахнулся для повторного удара. И в этот раз лезвие вошло в сердце. Тело Наимы натянулось, как струна, и через некоторое мгновение расслабилось. Она умерла.
Вадим изначально планировал убийство Наимы: тихо, мирно, выстрелом в затылок. Он мог запереть ее в запаснике и забрать ключ, и ее нашли бы не скоро. Но она сама дала Вадиму подсказку: как убить и что сделать с телом. Пройдет час, а может быть, и два, и рев полицейских машин оборвет надежду Егорова и Жученко еще раз посмотреть в глаза последнему агенту «Востока».
Вадим забрал у Наимы связку ключей. Взял ее за руки и вытащил из хранилища. Прислушался: в подземелье было тихо, как в могиле. То, что нужно. Он поднял глаза и не увидел верхней ступеньки: лестница была настолько крута, что первые ее ступени скрывались за сводом. Не без труда он затащил Наиму на верхнюю площадку и сразу же столкнул обратно. Тело покатилось вниз, оставляя на ступеньках следы крови. Вадим остался доволен результатом. Складывалось общее впечатление, что хранительницу музея убили на верхней площадке и тело ее скатилось вниз по ступенькам. Отсюда его даже не видно. Вадим присел. Вон оно. Видны ноги, бедра, розовые трусы. Он коротко хохотнул.
Мартьянов вернулся в хранилище, перешагнув через тело. Забрав багаж, он во второй раз покинул это помещение. Ключ от этой двери торчал в замке. «Неосторожно, – бросил Мартьянов под нос. – Нас могли замуровать в этом склепе». Кто? Может быть, призраки убитых христиан? Он был готов поверить и в призраков.